Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор Страница 41

– Насколько я знаю – нет, – ответила Агриппина.

– Мне тоже об этом ничего не известно, – вторил ей Сенека.

– Это очень специализированная отрасль науки. Опираясь на принципы, изложенные Аристотелем и Пифагором, физиономисты изучают лицо и форму черепа на предмет особенностей, указывающих судьбу человека. Они занимаются в основном будущим, но не исключено, что могут узнать и прошлое. Если, как ты подозреваешь, в происхождении Британника есть нечто… предосудительное, то правду все-таки лучше донести до императора. Да, я полагаю, что первый шаг к установлению истины – пригласить физиономиста. Я знаю одного египтянина… ага, вот идет твой сын.

Нерон, достаточно очаровав юную гостью, подобрал складки своей пурпурно-золотой тоги и приблизился к ним.

– Братья! – небрежно бросил он, закатывая глаза и словно объясняя свою ссору с Британником. – Ведь у тебя есть брат? – осведомился он у Тита. – Сенека говорил мне, вы близнецы.

– Да, – вздохнул Тит. Опять ему напомнили о Кезоне.

– И совершенно одинаковые близнецы? – спросил Нерон. Любопытство юноши выглядело абсолютно невинным, но Тит все равно испытал раздражение.

– Внешне – да, по крайней мере, когда были моложе. В остальном мы настолько отличаемся, что впору счесть его… подменышем. – Тит глянул на Агриппину.

– А почему мы его никогда не видим? – не унимался Нерон. – Ты постоянно приходишь к императору в кабинет, а близнеца не видать.

– Мой брат… – Сомнительное поведение Кезона не впервые явилось причиной замешательства Тита, однако ему ни разу не удалось придумать достойное объяснение полному отходу брата не только от общественной жизни, но и от круга приличных людей. Кто в императорском доме поймет дикие верования и действия Кезона? Чем Титу оправдать его на сей раз? Объявить безумным? Пьянчугой? Калекой вследствие болезни?

– Мой брат…

– Христианин, – закончил за него Сенека.

Тит побледнел:

– Откуда ты знаешь?

– Наставнику императорского сына ведомо многое, сенатор Пинарий.

Агриппина нахмурилась:

– Как может римский патриций быть христианином? Я думала, это еврейская секта.

– Так оно и есть, – подтвердил Сенека. – Но здесь, в Риме, как и во многих других городах, иудеи склонили к своему культу и других. Преимущественно рабов, судя по всему. Христиане едва ли не чествуют их, и нетрудно понять привлекательность подобного культа для рабов низшего сорта: служение Христу становится очередным делом, которым они тайно занимаются за спинами хозяев. Но не все сектанты рабы. Как мне сказали, среди христиан есть и римские граждане. Они учат, что этот мир – ужасное место, в котором правят нечестивые; они вообще считают Рим и все, что с ним связано, воплощением зла, но также полагают, будто нашему миру скоро придет конец и он сменится другим, в котором оживет и будет вечно царствовать их мертвый бог. Если можно назвать подобные воззрения религией, то они идеально подходят обделенным и обиженным рабам, но вряд ли годятся для граждан города, призвание которых – сохранение мирового порядка и почитание богов.

– Попахивает бунтом, – заметил Нерон. – Если христиане так ненавидят Рим, пусть убираются в свою грязную Иудею и ждут конца света там. Разве Клавдий не выгнал евреев?

– Тот указ толком не выполнили, – ответил Сенека. – Он действовал недолго и применялся от случая к случаю, но стал предупреждением еврейским сектам: пусть живут мирно. Они больше не побивают друг друга камнями на людях, гораздо реже баламутят улицы. Они научились держать обиды при себе – по крайней мере, в городе. Поэтому сейчас о христианах почти не слышно.

– Как и о загадочном христианине – брате сенатора Пинария, – сказал Нерон. – Но Тита Пинария, сдается мне, мы будем видеть в ближайшие годы намного чаще. – Он наградил авгура милейшей улыбкой.

59 год от Р. Х.

Когда в конце мартия Рима достигло известие о смерти матери молодого императора, Тит Пинарий зажег у себя в вестибуле свечи и шепотом помолился перед всеми восковыми масками, благодаря предков за добрую удачу.

Давным-давно его покойный дядя Клавдий пенял ему за малую осведомленность в семейном прошлом. «Человек должен чтить предков, – сказал Клавдий. – А иначе как мы пришли бы в наш мир и как существовали?» С тех пор Тит посвятил себя изучению жизни сородичей, выясняя о них все возможное, учась на их примерах и выражая пиетет, как послушный долгу римлянин, старающийся сделать собственное существование предметом гордости пращуров и потомков.

В сорок один год Тит преуспевал, как никогда, – и радовался, что все еще жив. В течение шести лет после смерти Клавдия было трудно лавировать при дворе между безжалостной царственной матерью и молодым императором, стремящимся избавиться от нее.

Но теперь Агриппина мертва. В известном смысле ее смерть явилась более значимым событием, чем кончина Клавдия, ибо тот медленно угасал, а Агриппина находилась в здравом уме и все еще могла восстановить власть над Нероном и двором. Какая женщина! Как мало она позволяла своему женскому естеству воспрепятствовать честолюбию! Тит вспомнил случай с армянскими посланниками, которые излагали свое дело Нерону, и тут Агриппина вышла из-за ширмы, где обычно скрывалась, и явно была настроена вершить суд наравне с императором. Весь двор оцепенел; Сенека шикнул на Нерона, чтобы остановил мать, и только так удалось избежать скандала.

Агриппина! Мир без нее уже не будет прежним. Начнется новая эпоха.

Новость так огорошила Тита, что он утратил способность обдумывать обыденные дела. Столь странному дню подобали действия незапланированные и необычные. Повинуясь порыву, он решил разобраться с давно обременявшей его тяжкой обязанностью. Сегодня он навестит брата.

Каждые год-два он заставлял себя появляться у Кезона и предлагать брату очередной шанс вернуться к нормальной благопристойной жизни. Тит видел в этом долг скорее перед тенью отца, чем перед братом, который неизменно отвечал ему отказом.

Тит вышел из дома с небольшой свитой, как полагалось сенатору его уровня. В сопровождении состоял писец с восковой табличкой для памятных заметок. Был раб, который знал все улицы и обходные пути, так что Титу никогда не приходилось искать ближайшую таверну, ювелирную лавку или харчевню. Второй раб помнил поименно не только всех городских сенаторов и магистратов, но и каждого возможного встречного, вне зависимости от его важности, благодаря чему Тит никогда не рылся в памяти, тщетно пытаясь отыскать нужное имя или титул. И разумеется, присутствовало несколько крепких телохранителей, вышколенных ребят, одни габариты которых наводили такой страх, что им редко приходилось применять силу для защиты господина или расчистки дороги сквозь толпу.

День выдался обычный для конца мартия: сейчас теплый и ясный, через минуту – ветреный и пасмурный. Тит счел переменчивую погоду бодрящей и шел, пружиня шаг. Агриппина мертва! Новость не стала для него полной неожиданностью. Недавно Нерон вызвал Тита для консультаций по поводу знамений, касавшихся их с матерью ближайшего будущего; молодой император не поделился тайными мыслями, но было очевидно, что он отчаянно стремится избавиться наконец от Агриппины. Хвала богам, что на этой рискованной стадии борьбы за власть Титу доверился Нерон, а не Агриппина! Тит, как многие при дворе, годами ходил по краю пропасти между сыном и матерью, боясь прогневать обе стороны или необратимо связать себя с одной из них.