Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев Страница 41

Леонов тоже продвинулся — перешел на аналогичную должность и стал курировать в руководстве разведки американское направление.

А времена в стране наступили мутные, тяжелые, иначе разрушительную чехарду, именуемую перестройкой, не назовешь. Леонов рассказал, что наши агенты, находящиеся за границей, предупреждали Центр о беде, грозящей Советскому Союзу, давали Горбачеву и его действиям самые нелестные оценки и характеристики, называли генсека пустозвоном, который ничего хорошего для страны сделать не сможет — только плохое, заряд энергии у него совсем не тот: отрицательный.

В результате разведка стала костью в горле у самого Горбачева и его ближайших сподвижников — Яковлева и Шеварднадзе.

Эти три деятеля ничего не хотели слышать о разведке, а сведения, поступавшие к ним из «Леса», судя по всему, просто-напросто переправляли к противнику. Такое впечатление, во всяком случае, сложилось у разведчиков. Это были люди, как сказал Леонов, пересевшие на ходу в другой поезд, в другой вагон.

Собственно, такое впечатление складывалось не только у Леонова с Шебаршиным — складывалось у многих, кто вообще далек от разведки, у простых граждан, и у меня в том числе, например, хотя ни к разведке, ни к КГБ я не имел никакого отношения. В лучшем случае действия Горбачева и его компании вызывали недоумение.

Сейчас специалисты утверждают в один голос: то время было худшее для разведки. И оно выпало на долю Шебаршина, именно ему пришлось тащить тяжелейший воз, став начальником советской разведки, иначе говоря, ПГУ.

Леонов рассказал, как Горбачев, Шеварднадзе и Яковлев разрушали информационное поле, после чего Старая площадь, Политбюро становились слепыми.

Шеварднадзе, например, ведя переговоры в Москве с американцами, отказывался от использования наших переводчиков — все беседы переводили только американцы. Более того, беседы не записывались, что не было принято по протоколу… Но Шеварднадзе игнорировал это правило. Хотя переговоры он вел не от себя лично и не от имени ближайших своих родичей или горстки приятелей, — переговоры он вел от имени великой страны… Тогда еще великой.

За рубежом встречи с американскими государственными деятелями он проводил не на нашей посольской территории, а обязательно на американской — подальше от соотечественников.

В частности, в переговорах с американцами Шеварднадзе полностью проигнорировал решения нашей Комиссии по сокращению вооружений. А ведь туда входили крупные специалисты — не только военные, но и штатские — люди, знавшие назубок не только военную технику, но и разбирающиеся в политических нюансах и мировой экономике, знавшие точку зрения простых граждан, заваливших своими письмами Старую площадь. Писем были мешки. Впрочем, Шеварднадзе было наплевать на письма. Решения он принимал, только соразмеряя с точкой зрения, которой был в ту или иную минуту вооружен. Можно только догадываться, кто его вооружал…

Так, например, он подписал решение об уничтожении тактических комплексов «Ока», которые у нас имелись, а у американцев — нет. К стратегическому оружию эти комплексы отношения не имели — дальность полета ракет этого комплекса — четыреста пятьдесят километров. А вообще «Ока» — это очень удачная разработка, маневренная и быстрая самоходка с тремя ракетами на борту.

Военные, в частности начальник Генерального штаба, да и не только он, были против того, чтобы включать «Оку» в какие-либо списки на уничтожение. У Шеварднадзе была своя точка зрения — явно подсказанная кем-то из «друзей» Советского Союза.

— Я не согласен с вашим решением, — заявил он членам комиссии.

— Это почему же?

Шеварднадзе не стал объяснять, почему не согласен, лишь бросил через плечо:

— Я обо всем переговорю с Михаилом Сергеевичем.

Он-то доступ к Горбачеву имел — ногой открывал дверь, а члены комиссии — нет, в результате комплексы «Ока» были разрезаны на металлолом, целиком порушены — ничего не осталось.

Вот таким патриотом своей страны был Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. Точно так же он согласился в переговорах с американцами приравнять стратегические бомбардировщики к одной боеголовке… Один бомбардировщик равен одной ракете. Но ведь стратегический бомбардировщик может нести двадцать пять боеголовок…

— Вот так мы уничтожили оружия в двадцать пять раз больше, чем было договорено, — констатирует Леонов с вполне понятной горечью: он до сих пор не может смириться с тем, что произошло. Как, собственно, и многие в нынешней России. — Вот так политическое руководство вело страну к капитуляции. О том, что среди руководства были предатели, много раз докладывали наверх, но толку-то что? Ноль целых, ноль десятых…

Потом последовала сдача социалистических стран. Развал нарастал, а вместе с развалом углублялось состояние общей депрессии. Леонид Владимирович, будучи начальником ПГУ, совершил несколько поездок по странам содружества и везде слышал одно и то же:

— Куда вы смотрите? Ваша страна идет к гибели. В пропасть катится, на дно. Еще немного — и вы рухнете.

Ощущение краха, грядущей неизвестности угнетало людей, тяжелым ярмом висело на плечах, пригибало к земле. Запахло не только развалом, но и бунтом — люди не хотели сдаваться, они вообще не могли смириться с происходящим, с могилой, которую им готовили, сопротивлялись. Но ни Горбачев, ни Шеварднадзе, ни Яковлев этого не видели, — вернее, Яковлев, человек умный, все видел, но этого ему только и надо было.

В феврале девяносто первого года Леонова перевели из разведки в центральный аппарат, назначили начальником Аналитического управления КГБ. Должность была серьезная, и управление было серьезное, хотя об анализе происходящего, об анализе будущего, о последствиях перестройки надо было думать раньше… С другой стороны, лучше поздно, чем никогда.

И все-таки Леонов сказал Крючкову в последней — перед назначением — беседе:

— У нашей политической елки, — имея в виду трех государственных деятелей, о которых речь шла выше, — все ветки растут в одном направлении. Бесполезно что-либо советовать и говорить.

Крючков с этим предложением согласился, но Леонова в разведке не оставил, подписал приказ о переводе в центральный аппарат и дал задание проанализировать деятельность «елки, у которой все ветки растут в одном направлении», — если и не у всей елки, то хотя бы у двух ее корней.

Появились две служебные бумаги, одна была посвящена Яковлеву, другая Шеварднадзе; вывод, сделанный в этих бумагах, был печальный: «Предатели, которые покинут страну в любую минуту».

Бумага была напечатана в одном экземпляре, Крючков сунул ее в папку и поехал к Горбачеву — знакомить. Горбачев же первым делом показал бумаги Яковлеву.

Яковлев взвинтился и возненавидел КГБ, как говорят в таких случаях, на всю оставшуюся жизнь. Секретные бумаги пользы не принесли, скорее наоборот. И Шеварднадзе, и Яковлев поняли, что находятся под аналитическим прицелом, и сделали из этого свои выводы.

Тем не менее Горбачев сказал Крючкову: