Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов Страница 41

Строевая подготовка сменилась боевой подготовкой на полигоне, где были отрыты траншеи и построены дзоты. В соответствии с БУПом (боевой устав пехоты) отрабатывались действия одиночного бойца и действия отделения в обороне и наступлении. Перебежки, падения и вскакивания, прыжки через окопы, выскакивания из них к концу дня довели меня до полного изнеможения. И не только меня: к казарме взвод шел, соблюдая строй, но отнюдь не строевым шагом, пыля сапогами, цеплявшимися за землю.

И тут, когда конец истязаниям, казалось, уже настал, потребовалось преодолеть полосу препятствий: пройти по бревну, перескочить через яму с водой, перелезть через стенку, а в конце полосы принять штыковой бой. У дощатой стенки находилась соломенная кукла. Ее «защищал» сержант с шестом, на конце которого рогожный куль, набитый сеном. Сержант норовил ткнуть шестом подбегающего бойца, а тот должен был отбить шест ложем винтовки и проткнуть штыком куклу.

После команды «Разойдись!» не последовал долгожданный отдых: нужно было привести в порядок одежду, испачканную при полевых занятиях, и умыться. Только лишь я это сделал, как снова команда: «Взвод, выходи строиться!»

Ужин, затем чистка оружия и один час свободного времени, чтобы написать и прочитать, если были получены, письма, выстирать и подшить подворотничок, начистить сапоги, пуговицы и шпоры (их выдали позже, в середине лета).

Отбой в 22 часа. Наконец-то закончился этот невероятно длинный день. Я забрался на нары и провалился в сон.

Казалось, только лишь закрыл глаза, как послышался вопль дневального: «Подъем!»

С первых же дней моей службы в радиовзводе полуэскадрона связи 2-го запасного кавалерийского полка я оказался вовлеченным в напряженный ритм его жизни. Каждый день начиная с 5 часов утра и до 22 вечера был загружен так, что для личных нужд не оставалось ни минуты. Все многочисленные тренировки, работы и передвижения выполнялись по приказам командиров, даже, извините, отправление естественных надобностей. Передвижения по территории полка — только строем, обязательно «в ногу». При встрече с кем-нибудь из членов полкового командования раздавалась команда: «Взвод (эскадрон) смирно! Равнение направо (налево)! Строевым марш!»

Конно-строевая подготовка, строевая подготовка в пешем строю, полевые учения, упражнения с винтовкой («на плечо!», «к ноге!»), марш-броски с полной выкладкой отнимали столько сил, что это, казалось, на пределе физических возможностей. И все это усугублялось постоянным недоеданием и недосыпанием. Тыловой военный паек был явно недостаточен при таких физических нагрузках.

Вскакивая по команде «Подъем!» и направляясь к конюшням, я пребывал в полусонном состоянии, окончательно приходя в себя уже возле коня со щеткой и скребницей в руках.

Однако я заметил, что нам, связистам, было все же легче, чем бойцам сабельных эскадронов: мы получали возможность несколько часов в день проводить сидя за столами, осваивая радиодело, когда тело отдыхало от физических нагрузок.

Очень нелегко доставалось мне обучение основам верховой езды: не только умению держаться в седле на различных аллюрах, но и управлению конем с помощью уздечки и шенкелей. С первых же дней я нажил себе кровавые мозоли на внутренних сторонах бедер, которые не могли зажить при их ежедневном травмировании. По совету бывалых конников я лечил их, на ночь прикладывая к ним листья подорожника.

Помимо конно-строевой подготовки нужно было осваивать и владение шашкой и карабином. И если я довольно успешно стал работать с карабином, надетым через плечо, принимая положение «к бою» (ухватив за приклад, нужно было одним движением повернуть его в положение готовности к стрельбе, умудрившись ни за что не зацепиться), то рубку лозы мне так полностью освоить и не удалось. Впрочем, лозу, расположенную справа по бегу коня, я срубал, хотя бы «через одну», а вот слева — никак не удавалось это сделать из боязни потерять равновесие, свешиваясь с седла.

Еще хуже обстояло дело с вольтижировкой.

Совершая по командам «Вольт направо!» и «Вольт налево!», я научился вставать ногами на седло и опускаться, вновь нащупывая стремена.

А вот следующему упражнению наш учитель — помкомвзвода, как я думал, не придавал серьезного значения, считая, что освоить его за отведенное время не удастся, и не настаивал, когда не получалось.

Следовало во время вольта (кони рысью идут по кругу), удерживаясь за луку седла, спрыгнуть во внутрь круга, оттолкнуться от земли и, приобретя инерцию толчка, вскочить в седло. Это у меня после нескольких неудачных попыток все же получилось, а вот «ножницы»…

Это же упражнение усложнялось: нужно было после толчка о землю скрестить ноги, и тогда в седле окажешься лицом к хвосту коня, вновь соскочить, держась уже за заднюю луку, оттолкнуться от земли и, вновь скрестив ноги, вскочить в седло, заняв в нем нормальную позицию.

При первой же попытке выполнить «ножницы» я прищемил себе то, что находится у мужчин промеж ног, взревел от адской боли, спрыгнул с коня и сел, скорчившись, не в силах распрямиться…

Помкомвзвода не преминул разразиться длинной тирадой в мой адрес, изобиловавшей непечатными характеристиками моей персоны, однако настаивать на продолжении попыток не стал.

Ежедневные конно-строевые занятия, многокилометровые выездки в конном строю на различных аллюрах привели все же к тому, что я стал уверенно держаться в седле и управлять конем.

В середине лета ночью несколько раз объявлялась воздушная тревога. Вскочив по сигналу тревоги, мы бегом мчались к конюшням, выводили невзнузданных лошадей, садились верхом без седла и, ведя каждый в поводу за недоуздки еще двух, направлялись в лес, где заблаговременно были сооружены коновязи. Где-то на большой высоте над нами пролетали эскадрильи немецких бомбардировщиков, следовавших на Горький, характерные вибрирующие звуки их моторов были хорошо слышны.

Еще только три-четыре недели до того я не мог себе представить, что смогу без стремян вскочить на неоседланного коня и мчаться на нем, ведя в поводу еще двух коней.

Значительно легче давалось мне овладение азбукой Морзе и кодами радиосигналов (работать в эфире «открытым текстом» запрещалось). Для приема-передачи сообщений применялись международные коды: «Примите радиограмму — ЩТЦ (QTC), как слышите — ЩРК (QRK)». — «Слышу вас хорошо — ЩСА4 (QSA4)». Уже месяца через полтора я свободно различал в писке «морзянки» буквы, цифры, коды и передавал их, работая ключом. К концу пребывания в Коврове я уже по скорости приема-передачи (цифрового текста 16, смешанного — 13–14 групп в минуту) соответствовал квалификации радиста третьего класса.

Как-то само собой получилось, что я стал понимать передаваемый текст по стуку ключа и различать своих радиособеседников по «почерку».

В начале обучения мы работали на устаревших к тому времени радиопередатчиках: громоздкой, состоящей из двух многокилограммовых вьюков рации РКР (радиостанция конного разъезда) и более компактной 6ПК. Позднее были получены уже более современные, относительно легкие рации РБМ.