Крестовые походы - Оливия Кулидж Страница 41

Доказательств его святости было накоплено множество, но некоторые папы проявляли нежелание канонизировать человека, приходившегося отцом одному, а затем дедом другому правящему королю Франции. В подтверждении подобных духовных притязаний своего политического противника они чувствовали опасность. Таким образом, окончательное признание Людовика святым означало ослабление святого престола и усиление могущества короля Филиппа.

В честь такого небывалого триумфа королевского дома был устроен пир, на котором король Филипп председательствовал, облаченный в сине-алое платье и мантию, усыпанную золотыми звездами и подбитую горностаевым мехом. Рядом с ним за столом сидели два его брата, далее – самые могущественные сеньоры страны, а прислуживали им рыцари в шелковых туниках. Менее знатных баронов удостоила своего стола королева Жанна, жена короля Филиппа и правящая королева Наваррская. Компания собралась веселая, потому что королю с королевой еще не было тридцати лет и королева Жанна любила видеть вокруг себя радостные лица. На красивом лице короля, как всегда невозмутимом, иногда мелькало торжествующее выражение. Придворные, понимавшие настроение своего властелина, оживленно болтая, старались дать ему возможность помолчать и полностью насладиться своим триумфом.

Гуго де Бонвиль, управляющий двором Филиппа, сидел рядом с Иоанном де Жуанвилем, который получил место среди господ высшего ранга благодаря преклонному возрасту и близости к Людовику Святому. Сьер де Жуанвиль был маленьким, высохшим человечком с лицом, напоминавшим увядшее яблоко; он почти не участвовал в беседе, частично потому, что редко бывал при дворе и окружавшие его люди были ему незнакомы, а также потому, что, стараясь беречь последние зубы, жевал чрезвычайно медленно.

– Клянусь ночным колпаком Бога, он так и сказал! – весело воскликнул управляющий двором. – Я сам это слышал.

Сьер де Жуанвиль учтиво подался вперед и потянул де Бонвиля за рукав.

– Если мне будет дозволено в день нашего святого, – сказал он, со старомодной грацией склонив голову, – осмелюсь напомнить вам, что наш возлюбленный Людовик Святой считал любую божбу оскорбительной для Бога. За все время, которое я его знал, он никогда не сказал ничего более сильного, чем «по правде говоря, это так».

– Пошел к черту! – коротко отозвался сир Гуго, ходивший у короля Филиппа в любимчиках, а потому не привыкший выслушивать выговоры.

Когда старик отвечал, его борода дрожала от гнева.

– Я и сам придерживаюсь манеры нашего благословенного святого. Каждый, кто клянется именем Бога или дьявола в замке Жуанвиль, получает затрещину, кем бы он ни был.

– Избави меня, Боже, от замка Жуанвиль! – вскричал сир Гуго, вызвав взрыв насмешек у своих друзей.

Дальше дело не пошло, поскольку в присутствии короля о ссоре никто не мог и подумать. Память старика, ясная в том, что касалось прошлого, путалась в настоящем, поэтому он, казалось, позабыл об этом случае. Но сир Гуго не забывал пройтись по поводу старого дурака де Жуанвиля в кругу близких друзей. Один из них, Ангерран де Мартиньи, человек низкого происхождения, но значительного честолюбия, стремился возвыситься, пользуясь покровительством сира Гуго. Поэтому на следующий день он важно вошел в помещение, где этот старик, согласно желанию королевы, собрал ее пажей, чтобы рассказать им несколько историй из жизни Людовика Святого. Послушав минуту-другую, де Мартиньи громким голосом прервал рассказчика:

– С каких это пор у слуг пошла мода одеваться лучше господ?

Старик посмотрел на него, подняв брови:

– Сударь, я вас не знаю, но осмелюсь заметить, что в ваши годы я не перебивал старших.

Сир Ангерран от души расхохотался:

– Времена меняются, старина. В мое время считается, что придворному не подобает носить платье более изысканное, чем у короля. Но хотя Людовик Святой обычно одевался в простое серое сукно без всяких украшений, вы приходите ко двору разодетый в шелка.

Наступила тишина, и все, кто находился в помещении, повернулись и прислушались. Даже граф Людовик, младший брат короля, собиравшийся бросить кости, поднял голову. Сир Иоанн де Жуанвиль поднялся со своего табурета, воспользовавшись лежавшим с ним рядом посохом, и устремил на Ангеррана гневный взгляд:

– Сир рыцарь, когда я, будучи в вашем возрасте, собирался ко двору Людовика Святого, я надевал великолепное зеленое платье, подбитое мехом и очень дорогое. Магистр Робер из Сорбонны, человек хоть и незнатного происхождения, но зато умный и ученый, очень сердился и упрекал меня за чересчур нарядную одежду. Я сказал магистру Роберу, сударь, что мои родители оставили мне в наследство соответствующий ранг, чтобы носить богатую одежду, и я, поступая так, отдавал им почести. А вот он, надевая хорошее платье, унижал достоинство своих родителей, носивших бумазею.

Граф Людовик расхохотался, и многие к нему присоединились, поскольку родители сира Ангеррана, люди скромного происхождения, из мелких провинциальных землевладельцев, никогда не стремились наряжаться в шелка, которые теперь носил их сын. И хотя сир Ангерран нахмурился, он продолжал стоять на своем.

– И что же ответил Людовик Святой?

– Он принял сторону магистра Робера, и я разозлился, поскольку считал, что говорил хорошо. Но чуть позже он уселся на ступени своей часовни и позвал своего сына, отца нашего доброго короля: «Садись сюда поближе ко мне». Молодому Тибо, королю Наварры, он тоже сказал: «Садись и ты рядом». Молодые люди попросили извинения, ведь сесть рядом с королем и коснуться его они считали проявлением неуважения к нему. Мне он также приказал сесть рядом с ним, и я был вынужден так поступить, а молодые люди присели ступенькой ниже. Король наклонил голову вперед, чтобы мы, все четверо, оказались совсем близко друг к другу, и сказал: «Должен сделать признание. Я встал на сторону магистра Робера, потому что видел его затруднения, но на то, что я сказал, вы не должны обращать никакого внимания. Сир Иоанн де Жуанвиль прав: вы должны одеваться так, как подобает вашему положению, тогда старшие никогда вам не скажут, что вы тратите слишком много, а младшие не заявят, что вы тратите слишком мало».

– У этого старика память, – зловредным тоном произнес сир Ангерран, – как кувшин с маслом, который питал Елисея. Всякий раз, когда нужно, там что-то находится.

– Сир Иоанн служил верой и правдой, – возразил граф Людовик, поднявшись, подходя ближе и по-прежнему держа в руке шкатулку с игральными костями.

– С вашего разрешения, сударь! – крикнул Гуго де Бонвиль. – Отчего же, когда наш святой король вторично принял крест, этот верный слуга, любивший его так долго, отказался за ним последовать? Когда Людовик Святой умирал, что он думал о сире Иоанне, который повернулся к нему спиной в час величайшей нужды?

Полная тишина наступила после этого замечания; глаза старика наполнились слезами, и струйка покатилась по щеке. Он был настолько поражен, что хотя и шевелил губами, но не смог издать ни звука. Пожалев его, граф Людовик поспешил вступиться: