Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель Страница 41

Вюрцбург серьезно пострадал, и несмотря на усилия архиепископа-курфюрста Иоганна Филиппа фон Шёнборна, который с 1642 года был духовным и светским властелином города, на нем еще оставались шрамы. В 1634 году шведы окончательно оставили город, и после них пришли императорские войска, едва ли отличавшиеся от своих предшественников в том, что касалось превышения власти. Только вступление в должность архиепископа Филиппа позволило городу снова встать на ноги. Он вернул былую славу празднованиям в честь святой Марии, приказал вырыть источники и отремонтировать пострадавшие церкви в городе. Однако самое выдающееся достижение в отношении строительства он совершил не в Вюрцбурге, а в близлежащем Герольцхофене: он приказал снести сооруженные одним из его предшественников, Адольфом фон Эренбергом, огромные печи, цель которых состояла в том, чтобы быстро и эффективно сжигать примерно двести несчастных в год – тех, кто пал жертвой его процессов над ведьмами. Иоганн Филипп фон Шёнборн был учеником отца Шпее и перенял от него полное неприятие выдумок о ведьмах. В то время как архиепископ-курфюрст Франц фон Гацфельд, чье правление закончилось с приходом Иоганна Филиппа, еще иногда позволял под шумок проводить процессы над ведьмами, а потому приказал поддерживать места казни в Герольцхофене в рабочем состоянии, при Иоганне Филиппе фон Шёнборне данной практике положили решительный конец. Воодушевленный безупречностью своего учителя-иезуита, он пытался задним числом восстановить справедливость – с помощью братства Societas Jesus. To, что этому архиепископу все же не удалось, в связи с его личным участием в мирных переговорах, убрать в городе все следы материального ущерба от войны, в данных обстоятельствах совершенно понятно…

«…хотя он, – думал отец Сильвикола, стараясь не угодить в огромную дыру в мосту через Майн, из-за которой транспорту приходилось объезжать через узкие и ненадежные ворота для пешеходов, – по крайней мере, мог бы послать сюда несколько каменщиков, чтобы они залатали дыру».

Голова у него кружилась, а боль во внутренностях заставляла воспринимать окрестности так, словно он смотрел на них в длинную трубу. Он отчаянно старался не глядеть вниз, на бурные воды Майна. Высота даже при нормальных обстоятельствах вызывала у него подозрения, а высота, под которой текла вода, так и вдвойне. Шатаясь, он подождал, пока кучера обоих рыдванов, едущих впереди, не проведут свои транспортные средства мимо дыры, и сделал вид, будто его не передергивает от того, что между колесами и краем дыры остается пространство шириной не больше ладони. Также он пытался притвориться, что чувствует себя великолепно, ни в коем случае не как человек, находящийся уже на полпути к Создателю. Когда транспорт наконец проехал, ему пришлось задействовать всю свою силу воли, чтобы начать передвигать ногами. Он прошел мимо зияющей дыры с такой прямой спиной, какая обычно бывает только у того, кого на самом деле шатает из стороны в сторону. Навстречу ему шли две служанки с корзинками. Они хихикали и подмигивали ему, пока не приблизились достаточно, чтобы в деталях рассмотреть его стройную высокую фигуру и красивое, с мелкими чертами лицо: лихорадочно горящие глаза с черными полукружьями, раздувающиеся ноздри, потрескавшиеся губы. Они прижались к стене, проходя мимо него. По какой-то непонятной причине отца Сильвиколу это успокоило; он всегда принимал близко к сердцу фривольное отношение к своей персоне. Хихиканье, которое часто вскользь давало ему понять, что кто-то обратил внимание на его обычно ослепительную внешность, вызывало у него в памяти другое хихиканье: то, которое вырывалось из глоток опьяневших от осознания собственной власти мужчин и шло рука об руку с запахом дешевых факелов и свежепролитой крови. Это было воспоминание, от которого он с радостью отказался бы.

Он не сводил воспаленных глаз с трех шлемовидных куполов церкви Святого Буркарда на другом берегу Майна. Маленькая старая церковь хоть и не была конечной целью его планов, все же являлась целью трехдневной поездки, которая привела его из Мюнстера в Вюрцбург. Она означала бы конец боли… этой, по крайней мере. Будущее готовило ему новые боли. Таков был его жребий, и он не жаловался. Кроме того, боли были важны… и приятны.

У башни с воротами, красовавшейся на последней четверти моста и отделявшей западный берег, где обычно проходили шествия в честь Марии, от расположенного на восточном берегу города, возникла еще одна задержка. Отец Сильвикола выпрямился и набрался терпения. Мужчина впереди прислонился, вздыхая, к своей повозке и отвязал от пояса бутылку. Отец Сильвикола услышал в непосредственной близости от себя булькающие звуки, и у него задрожали губы. На какое-то мгновение он потерял контроль над собой, язык высунулся изо рта и облизал губы. Впрочем, мокрыми они от этого не стали. Смрад, вызванный налетом, покрывавшим, подобно плесени, его язык, ударил в нос, смешавшись с запахом его пота и пота лошади, которую он гнал, пока на ней не выступила пена, а въехав в город, оставил в конюшне у городских стен. Прямо рядом с ним пожилая женщина порылась в переднике и извлекла тонкую и кривую морковку. Она стала ее грызть, пуская слюну из-за того, что зубов у нее было немного. Отец Сильвикола прикрыл веки. Почему так бросается в глаза то, что остальные вокруг постоянно едят и пьют, когда сам мучаешься от голода и жажды? Бог, очевидно, считал своим долгом испытывать своих верных последователей, когда они уже почти достигли цели. Но отец Сильвикола не поддастся искушению. Он должен выполнить задание в церкви Святого Буркарда, и лишь сняв с себя этот груз, сможет снова прислушаться к желаниям плоти. Дрожь побежала у него по спине; одежда под плащом промокла от пота, и его обдувал влажный снежный ветер, подобный дыханию смерти.