Запечатанное письмо - Эмма Донохью Страница 41

Женщины лучше мужчин умеют притворяться, когда им нужно скрыть свои эмоции. И это благодаря традиции, нравственному воспитанию и современному образованию.

Джейн Воган Пинкни. [52]

Tacita tacit (1860)

«Воскресенье, 23 сентября

Мне понадобилось два дня, чтобы написать это письмо.

Безусловно, прежде чем Вы обручились, Вы, как честный и благородный человек, обязаны были сообщить мне о перемене Ваших чувств. Во имя неба, скажите же, что заставило Вас внезапно пойти на этот ужасный шаг? Я не могу поверить, что всего за несколько дней можно было забыть о последних двух годах нежных отношений, при этом настолько, чтобы с презрением отвергнуть ту, кто (по Вашим собственным уверениям) владела Вашими мыслями и днем и ночью. Но больше я ничего не скажу о моей боли; одно лишь сердце знает, каково ему сейчас.

Поверьте, писать Вам побуждает меня не ревнивый гнев, а глубокая забота о Вашем благополучии. Вы не предложили нашему общему другу никакого объяснения Вашего экстраординарного решения, за исключением признания, что Ваша кузина питает к вам привязанность. Позвольте мне просить Вас серьезно подумать, прежде чем Вы свяжете себя на всю жизнь. При некоторых обстоятельствах самопожертвование может быть благородным поступком, но не в том случае, когда дело касается счастья двоих (а точнее, троих) человек. Если Вы испытываете к Вашей кузине чувства, которые должен испытывать муж, было бы гораздо лучше, если бы Вы сразу причинили ей боль разрывом с ней, чем обрушите это на нее после свадьбы. Я слишком хорошо знаю, сколько сил и глубокой преданности необходимо для того, чтобы вынести все испытания супружеской жизни.

Я хочу увидеть вас сегодня еще раз; я должна собственноручно возвратить Вам кое-какие бумаги и сувениры. Как я понимаю, вчера вы собирались вернуться в Лондон; если эта записка застанет вас дома сегодня утром (в воскресенье), прошу вас посетить меня дома в одиннадцать. (Он возвращается из церкви не раньше двенадцати.) Не опасайтесь этой встречи; будьте уверены, что, если нам действительно суждена разлука, я навсегда расстанусь с прошлым и никогда не стану вспоминать о том, кем мы были друг для друга. Вы слишком хорошо меня знаете, чтобы понимать, чего мне стоило просить вас об этой последней услуге.

Вряд ли стоит напоминать вам, чтобы вы сожгли это письмо.

Вечно ваша…»

Бронзовые часы в гостиной Хелен показывали уже десять минут двенадцатого. Вот уже почти четверть… Она напряженно прислушивалась к дверному звонку. Сегодня утром Хелен надела свое самое красивое платье из шелка с изумрудным и пурпурным узором, но сразу сняла, опасаясь вопросов Гарри. Теперь на ней скромное до банальности лиловое платье. Она смотрит в зеркало над камином: покрасневшие глаза, под ними коричневые тени. Брошена, безмолвно шепчет она своему отражению, отвергнута.

— Что это такое: имеет глаз, но не видит? — спросила Нэн.

— Это легко — иголка! — хрипло ответила с дивана укутанная во фланелевый халатик Нелл.

— А это что: лицо, но нет рта?

— Спроси у мамы.

— Что такое? — Хелен смотрит на дочерей.

— Это такая загадка, мама, — объясняет Нэн. — Что имеет лицо, но безо рта?

Хелен пожимает плечами:

— Вечно ты придумаешь что-то страшное!

Проходит уже почти четверть часа. Она нетерпеливо ждет звонка. Есть, правда, опасность, что кто-то из слуг скажет хозяину о визите полковника Андерсона, но Хелен сейчас не до этого. Ей пришлось пригласить его сюда, потому что теперь дом на Тэвитон-стрит для них закрыт. (Фидо, которая в пятницу фактически выгнала Хелен из кеба, вероятно, еще гневается. Она не ответила даже на записки Хелен, что уж говорить о помощи!)