Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский Страница 40

Однако Шувалов сумел создать нечто лучшее, чем пушку – целую армию. Он образовал «обсервационный корпус» из тридцати тысяч человек, который, находясь под командой генерала Броуна, должен был действовать самостоятельно, т. е. согласно планам и инструкциям, исходившим непосредственно от Петра Ивановича, слывшего за великого полководца и за соперника Фридриха. Этот опыт дал, однако, столь плачевные результаты, что корпус пришлось расформировать.

Шувалов утешился, обратившись к деятельности, которая во все времена и во всех странах остается открытой всем предприимчивым натурам, обладающим хоть поверхностной культурой. Задолго до падения Бестужева Петр Иванович уже занимался управлением внешними делами. Он был главным действующим лицом в сближении Франции с Россией после знаменитой перетасовки союзов, его инстинкты сравнительно культурного и тонкого человека влекли его в сторону Франции. К несчастью, он не умел обуздывать свои желания, как не умел ограничивать своего честолюбия.

Безудержная страсть к роскоши и к женщинам испортила его жизнь, пожирая его время, деньги и здоровье. Тщетно соединял он свои скандальные хищения со смелыми и часто удачными спекуляциями. В ту эпоху во Франции возобновился террор монополий, возродившихся в наше время в американских трестах. Петр Иванович тоже монополизировал в России в 1759 г. торговлю рогатым скотом и мясом, возвысив цену на фунт мяса с одной копейки до шести, что доставило ему огромные барыши. Но все это исчезало в бездонной пропасти и, получая 400 000 руб. дохода, Шувалов умер в 1762 г., задолжав более миллиона рублей государству. Он был одним из первых вельмож в России, живших открыто и имевших нарядно сервированный стол, у него были оранжереи, где росли ананасы, и он первый стал запрягать английских лошадей в свои экипажи. Таким образом он способствовал развитию общественной жизни в тех рамках, которым Елизавета придавала столь большое значение. Но, соперничая с Кириллом Разумовским в величине бриллиантовых пуговиц, украшавших его одежду французского покроя, он вместе с ним подавал пример пышности, не соответствовавшей средствам страны, пример, нашедший слишком много подражателей. Его любовница, княгиня Куракина, дочь генерала Апраксина, явилась вместе с тем образцом изящного и циничного разврата, доведенного современной ей знатью до совершенства.

Тайное правительство, руководимое этим человеком, т. е. правительство России с 1751 г. по 1761 г., было лишь тем, чем оно могло быть, имея подобного главу. Старший брат Петра Ивановича, Александр, неугомонный в своей роли организатора и начальника Тайной канцелярии, был лишь исполнителем Высочайших повелений, а Иван Иванович, хотя благополучие всей его семьи и опиралось на его собственное, являлся послушным орудием в руках Мавры Егоровны и ее мужа.

Он был двоюродным братом Петра и Александра Шуваловых, пока он не занимал поста фаворита, они не могли претендовать на положение, созданное им Иваном Ивановичем Шуваловым, хотя Елизавета и относилась к ним благосклонно. Начало его «случая», по-видимому, относится ко времени посещения Елизаветой, в июле 1749 г., села Знаменского, резиденции князя Николая Феодоровича Голицына, по пути из Москвы в монастырь Святого Саввы, куда Елизавета шла на богомолье. Любовь и набожность! Они всегда своеобразно сплетались в жизни государыни. Ее сопровождала Мавра Егоровна, она сумела обратить внимание Елизаветы на красоту юноши, случайно или намеренно, находившегося у Голицына, и когда Елизавета отправилась дальше, ее свита увеличилась еще на одного пажа. Семья его так искусно вела дело, что возвышение нового фаворита совершилось под снисходительными взорами самого Разумовского, не встретив препятствий со стороны Бестужева. Молодой человек ничем выдающимся не отличался, и канцлер не сумел угадать, каким опасным орудием он станет в руках своего двоюродного брата. Три месяца спустя в Воскресенском монастыре (Новом Иерусалиме) Елизавета во время нового богомолья произвела пажа в звание камер-юнкера.

Это равнялось открытому признанию нового фаворита. Ивану Ивановичу Шувалову было в то время двадцать два года.

Он оправдал возложенные на него надежды. С начала до конца свой карьеры он был самым верным и преданным другом своей семьи. В 1757 г., когда Воронцовы раскрыли перед Елизаветой особо дерзкое хищение Петра Ивановича, этот последний был на краю полной опалы. Самой Мавре Егоровне пришлось удалиться от двора и искать убежища у мужа, у которого делать ей было нечего. Вмешательство Ивана Ивановича предотвратило грозу, и уступка виновным большого литейного завода камергеру Воронцову, брату вице-канцлера, вызвала даже примирение между обеими семьями. После падения Бестужева, добившись назначения своих двух двоюродных братьев в Совет Министров, временщик способствовал всегда торжеству идей и решений одного из них. Елизавета говорила его устами, а он повторял лишь слова Петра Ивановича. У императрицы не было тайн от своего любимца, и когда Людовик XV вздумал с императрицей войти в секретные отношения, его предупредили, что третьим лицом между ними будет фаворит.

Официально он не занимал никакого значительного поста. Его звали просто «камергером». Его обязанности не заключали в себе ничего славного ни сами по себе, ни по тому, как их исполнял Иван Иванович. В противоположность тому, что можно, пожалуй, предположить о Петре Ивановиче, историческая роль этого баловня судьбы казалась выше его заслуг. Хотя Екатерина II и видела его всегда с книгою в руках, хотя он и бывал подолгу за границей, именно в Италии, и обнаружил в своих путешествиях открытый и любознательный ум, его образование было довольно поверхностным и служило весьма посредственному уму. С другой стороны, его происхождение, воспитание, детские годы, проведенные в подмосковной деревне, совокупность влияний и наследственные черты клонили его к лени, изнеженности и к причудам богатого барина и самодура. По смерти Елизаветы он проиграл в карты большую часть своего огромного состояния. Но этими-то наклонностями он и приспособился ко вкусам Елизаветы и своей среды. Он являлся образцовым представителем культурного русского вельможи той эпохи со свойственной последнему неустойчивостью и беспорядочностью. Ни по внешним приемам, ни по складу ума он не был государственным человеком, несмотря на все его старания казаться таковым. «Он ничего не понимает в делах», – писал Эстергази в 1760 г., а Бретейль немного позднее, после первого свидания с Шуваловым, ожидаемого им с любопытством, описывает его следующими словами: «Камергер не обнаружил в этом разговоре того ума, о котором мне говорили. Я нахожу его легкомысленным, в сущности мало образованным, но стремящимся показаться таковым». Наконец, преемник Эстергази, Мерси д’Аржанто, пишет в 1761 г.: «Это человек среднего калибра и главный его талант заключается в том, что он скрывает свои недостатки под личиной рвения, деятельности и любви к своей родине, о которой он имеет до смешного высокое мнение». Оставляю без внимания эпитеты «человека безнравственного и бессовестного», «лицемерного и порочного раба», «надменного, капризного и злого выскочки», «составителя проектов, никогда не приводимых в исполнение», в изобилии встречающиеся у тех же свидетелей. Хотя они и исходят от друзей, а не от политических противников, я все же считаю их преувеличенными.

Иван Иванович покровительствовал Ломоносову, и это одно уж является его серьезной заслугой. В 1755 г. он основал в Москве университет и был его попечителем, а в 1758 г. создал Академию художеств в Петербурге и много заботился о ней, покровительствовал национальному театру, обязанному ему открытием первой русской сцены в 1756 г., обладая прекрасной библиотекой и собранием картин и произведений скульптуры, унаследованным Академией художеств, он оказал умственному развитию России несомненные огромные услуги. Он не только был меценатом, но настоящим министром народного просвещения. Вместе с тем, заменив Кейта в качестве покровителя местного масонства, орудия умственного и нравственного возрождения и движения, совершенно отличного по духу и преследуемой им цели от тех, что в другие времена и в других странах присвоили себе это название, он стал в ряды самых благородных умов и великодушных сердец своей эпохи. Его несправедливо называли «Помпадур мужского рода», и придворные дамы, называя его именем своих собачек и украшая их лентами светлых цветов, которые он любил, как Елизавета, проявляли больше мелкой злобы, чем ума.