Аристократия в Европе 1815-1914 - Доминик Ливен Страница 40

Д. К. Браун, шотландский специалист по лесоводству, посетивший западную Россию спустя двадцать лет после отмены крепостного права, вынес из своей поездки мрачные впечатления. Хотя некоторые частные леса, например, в Курске, «сохранились в довольно удовлетворительном состоянии», обстоятельства, побуждавшие дворянство стремиться немедленно получать высокую прибыль были весьма настоятельны. Лучшее, что можно было сказать о приднепровских частновладельческих лесах, это то, что они «не полностью истощены». Мыслить перспективно вышло из моды после освобождения крестьян. Что касается, скажем, посадки лесов, то «пока помещики пользовались крепостным трудом, этим в своих владениях занимались многие, но нынче перестали, и теперь коммерческие соображения на многие годы прервали медленный процесс выращивания леса <…> Управляющий, немец по происхождению, на ответственности которого находился целый ряд поместий под Киевом <…> сказал <…> что русские землевладельцы крайне непредусмотрительны, крайне беспечно относятся к завтрашнему дню, и побудить их сажать деревья, которым для полного роста нужно 170 лет, затруднительно» ^[163].

Среди прочего расточительное и хищническое отношение к лесам русских дворян объяснялось колониальным менталитетом, весьма схожим с менталитетом, преобладающим в Соединенных Штатах. При многовековой истории расширения границ и захвата обширных пустующих земель рачительное отношение к природе никогда не получало развития. Во многих случаях, по мнению Фридриха Арнольда, понимание того, что леса могут быть непоправимо погублены, почти полностью отсутствовало. В качестве еще одного объяснения хищнического отношения русских к своим лесам можно привести также часто цитируемое утверждение Гаукстгаузена, что дворянские семьи не отличались большой привязанностью к поместьям и редко удерживали их долее трех поколений. Не все вышеприведенные аргументы равно убедительны. Если бы долговременное владение поместьем одним семейством гарантировало заботливое и бережное управление им, то между лесными хозяйствами центральной России и ее западными и южными пограничными районами, по всей вероятности, возникло бы ярко выраженное различие. Но ни о чем подобном в литературе не упоминается. К тому же, правомерно задать вопрос, почему прусское дворянство, которое, как известно, до 1806 г. охотно продавало и обменивало свою недвижимость, во второй половине девятнадцатого века оказалось намного бережливее русских в отношении к своим лесам.

Более простое объяснение проблем русского частного лесовладения дано Арнольдом. В России, в отличие от Германии, очень немногие дворяне непосредственно занимались лесным хозяйством, однако те, кто это делал, внимательно следя за рыночными ценами, обычно процветали. Как и во Франции, большинство землевладельцев продавали лес на корню подрядчику на (кубические) сажени, или делянками, или целыми лесами. Там, где вырубка шла целиком, угодья в результате этого всегда опустошались, а землевладелец нес крупные потери. Даже, при продаже отдельных участков, это часто делалось без понимания ценности леса или необходимых для его восстановления условий. Над подрядчиками не существовало должного надзора, и ничто не заставляло их производить вырубку в строго предписанные сроки: во многих случаях, они годами «странствовали» по лесу, оставляя за собой хаос и опустошение в таких масштабах, которые делали рост молодой поросли невозможным.

Обуздать лесоторговцев разумными контрактами не удавалось по ряду причин, среди которых можно назвать беспечность, недостаток опытных лесников, способных дать землевладельцам должный совет, а также отсутствие деловой хватки. Но основной причиной чаще всего являлось то, что землевладельцы испытывали острую нужду в наличных деньгах и были вынуждены принимать любые предлагаемые поставщиками условия, не имея даже, чем расплатиться за землемерную съемку леса до его продажи ^[164].

Арнольд предлагает традиционное объяснение упадка русского дворянского лесовладения в духе «Вишневого сада». Просматривая приводимые им контракты, вынужденные и невыгодные, трудно не согласиться с тем, что его аргументация убедительна, равно как и с тем, что продажа дворянами своих лесов, очень часто была актом отчаяния, некомпетентности, или того и другого вместе. Все же в отдельных моментах истории лесоводства после 1861 года можно отыскать в дворянских умах намеки на рациональные расчеты, подобные тем, которыми руководствовался Беккер. М. А. Цветков, возможно, прав, доказывая, что инвестиции в лесное хозяйство, в отличие от других отраслей, приносили более низкие прибыли при большем риске и хлопотах. Если это так, то дворянам имело смысл продать свой лес и переместить капитал во что-нибудь другое. Переход, между 1905 и 1914 гг., от лесного хозяйства к земледелию на Волыни означал вступление на путь, по которому по сходным причинами в девятнадцатом веке последовали многие прусские землевладельцы и который, возможно, вполне отвечал интересам волынских землевладельцев, какими бы ни были его долговременные результаты в их губернии. Стратегия Юсуповых и Шереметевых, сменивших основной источник дохода от сельского хозяйства на торговлю лесом, с одной стороны, и на акции и облигации, с другой, также имела долговременное значение. Вскоре основной доход стал давать лес, и чистая прибыль Юсуповых к 1916 г. составила 344568 рублей, а Шереметевых в 1909 г. — 250000 рублей. Если же заглянуть еще дальше вперед, то отказ от недоходной и непопулярной аренды сельскохозяйственных угодий и переход к зависимости от акций, облигаций, лесов и нескольких образцовых сельскохозяйственных ферм — означало переход к весьма успешной стратегии выживания, осуществляемой богатым западным и южным немецким дворянством ^[165].