Двенадцать поэтов 1812 года - Дмитрий Шеваров Страница 40

Вяземский не совсем точен: в чин генерал-майора Александр I произведет Мамонова в марте 1813 года, а полностью полк был сформирован лишь к Заграничному походу, в сражении при Бородине он не участвовал.

Пушкин выбрал Дмитриева-Мамонова в герои своего неоконченного романа «Рославлев». Действие романа начинается в Москве в 1812 году. Повествование ведется от лица молодой девушки. «Приезд государя усугубил всеобщее волнение… Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением… (В черновой редакции Пушкин цитирует эту речь: „У меня 15 тысяч душ и жертвую отечеству 3 миллиона и поголовным ополчением моих крестьян“.) Мы все были от него в восхищении. Полина бредила им». Жених героини уходит на войну в составе Мамоновского полка и гибнет на Бородинском поле.

Лев Толстой придал своему Пьеру Безухову немало черт Дмитриева-Мамонова: высокий рост, огромная физическая сила, вспыльчивость, склонность к мистицизму…

Кавалеристы Мамонова храбро сражались, о их командире говорила вся Россия. Но как писал о Мамонове служивший первое время под его началом Петр Вяземский: «Отличия перепитали гордость его…» Буйный нрав молодого генерала и его нежелание подчиняться кому-либо привели к тому, что во время зарубежного похода полк был расформирован.

После войны Мамонов, как и многие гордые умы того времени, был пленен масонскими идеями; вместе с 26-летним генералом Михаилом Орловым он стоял у истоков первого тайного «преддекабристского» общества — Орден русских рыцарей…

В своем подмосковном имении Дубровицы граф построил что-то вроде замка, закупил пушки и поставил под ружье часть своих крепостных. Правительство заподозрило подготовку мятежа. Мамонова пробовали вызвать для объяснений, но он отказывался покидать свою крепость и никого не принимал. Многие годы не встречался даже со своими друзьями. Слухи о нем ходили самые причудливые: одни говорили, что граф давно скончался, другие уверяли, что он стал человеком-невидимкой.

Незадолго до восстания декабристов Мамонов был насильно привезен в Москву и посажен под домашний арест. Николая Первого опальный миллионер не признал и присягать ему отказался. В ответ власти предъявили ультиматум: «Поскольку граф отказывается признавать императорскую династию и правительство, установленное императором Николаем I, его предупреждают, что ему вернут свободу и его права лишь в том случае, если он признает законность и правомочность правительства…»

Коса нашла на камень. Мамонов стал сочинять пародийные указы, оспаривая права Романовых на престол и подписывая свои бумаги титулами родовитых предков или просто: «Владимир Мономах». Правительство после событий на Сенатской площади шуток не понимало. Вскоре имущество графа было передано под опеку, Матвей Александрович взят под стражу и объявлен сумасшедшим.

Поразительно, что через несколько лет такая же судьба постигнет его дальнего родственника — Петра Чаадаева. Но Чаадаева хотя бы не лечили насильно, надзор над ним позволял прогулки и прием гостей. Над Мамоновым же изощренно издевались — привязывали к кровати и обливали ему голову ледяной водой.

Через несколько лет такого «лечения» Мамонов и в самом деле психически заболел. Мир людей стал ему чужд. Говорят, он очень любил голубей.

Умер в 1863 году. Похоронен в Москве в Донском монастыре.

* * *

Вяземский недолго был в составе Мамоновского полка — буквально несколько недель. Первые дни армейской жизни обострили хронический бронхит, и даже обычные смотры и дежурства корнет Вяземский переносил тяжело. Мамоновский полк формировался «с бору по сосенке». В нем оказались слишком разные люди, не всегда ладившие друг с другом. Правда, на казарменное положение офицеров не переводили, и Вяземский пользовался этой относительной свободой. Обедал он обычно у своего непосредственного командира князя Бориса Антоновича Четвертинского (с ним его связывали и родственные отношения: Четвертинский был женат на сестре супруги Вяземского, Надежде Федоровне Гагариной).

Филипп Филиппович Вигель вспоминал о князе Четвертинском: «Много раз встречал я в петербургских гостиных этого красавца, молодца, опасного для мужей, страшного для неприятелей, обвешанного крестами, добытыми в сражениях с французами. Я знал, что сей известный гусарский полковник, наездник, долго владевший женскими сердцами, наконец сам страстно влюбился в одну княжну Гагарину, женился на ней и сделался мирным жителем Москвы; знал также, что, по усиленной просьбе графа Мамонова, он взялся сформировать его конный казачий полк…»

Итак, обедая однажды у Четвертинского, корнет Вяземский оказался за одним столом с генералом Милорадовичем, который был проездом в Москве. Очевидно, это было 24 или 25 июля.

Михаил Андреевич Милорадович спешил тогда из Киева, где до этого служил военным губернатором, в Калугу — там по повелению государя он должен был собрать из рекрутов резервную армию.

Милорадович заметил, что молодой человек явно не приспособлен к армейской рутине, но оценил его ум и горячность и предложил князю перейти к нему адъютантом. Вяземский, с первых минут общения очарованный генералом, с радостью согласился и выразил готовность тут же приступить к своим обязанностям. Милорадович сказал, что в том нет пока нужды, и пообещал вызвать новоиспеченного адъютанта в ближайшее время.

Вяземский продолжал ходить на построения Мамоновского полка в Петровский парк, старательно, но без особого рвения упражнялся в верховой езде и стрельбе. Проводил в эвакуацию беременную жену, которая покинула Москву вместе с супругой и детьми Карамзина.

Тем временем пришла весть о назначении главнокомандующим Кутузова. Первый его приказ от 18 августа гласил, что генералу Милорадовичу вверяется начальство над 2-м и 4-м пехотными корпусами. В состав 2-го корпуса входили 4-я дивизия генерал-майора принца Евгения Вюртембергского и 17-я — генерал-лейтенанта Захара Дмитриевича Олсуфьева. В состав 4-го вошли две дивизии братьев Бахметевых. Генерал-майор Николай Николаевич Бахметев командовал 11-й дивизией, генерал-майор Алексей Николаевич Бахметев — 23-й.

Вызов от Милорадовича пришел в самый канун Бородинского сражения.