С Лубянки на фронт - Анатолий Терещенко Страница 40

В третьем часу двадцать второго июня Управление НКГБ по Львовской области передало по телефону в НКГБ УССР такое сообщение:

«Перешедший границу в районе Сокаля немецкий ефрейтор показал следующее: фамилия его Лисков Альфред Германович, 30 лет, рабочий, столяр мебельной фабрики в г. Кольберг (Бавария), где оставил жену, ребенка, мать и отца.

Ефрейтор служил в 221-м саперном полку 15-й дивизии. Полк расположен в селе Целенжа, что в 5 километрах от Сокаля. В армию призван из запаса в 1939 году.

Считает себя коммунистом, является членом Союза красных фронтовиков, говорит, что в Германии очень тяжелая жизнь для солдат и трудящихся.

Перед вечером его командир роты лейтенант Шульц заявил, что сегодня ночью после артиллерийской подготовки их часть начнет переход Буга на плотах, лодках и понтонах.

Как сторонник советской власти, узнав об этом, решил бежать к нам и сообщить».

Перебежчик, не «смело пересек границу», как писали американцы, а рискуя жизнью, осторожно «без лишних всплесков» на воде, переплыл реку Буг и только после этого был задержан советскими пограничниками.

Руководство Особого отдела шестой армии тоже было поставлено в известность о перебежчике с немецкой стороны и приняло надлежащие меры по оповещению оперативного состава. Более подробно о задержании немца-перебежчика говорилось в докладе начальника 90-го пограничного отряда майора М.С. Бычковского, который доложил об этом факте командующему пятой армии генерал-майору М.И. Потапову. Генерал к этому факту отнесся несколько прохладно, если не сказать подозрительно. Он просто не принял во внимание «рядовое событие».

Командующему шестой армии генерал-лейтенанту И.Н. Музыченко также было доложено руководством Особого отдела объединения о задержании немецкого перебежчика. Принимать срочные решения не дали утренняя канонада обстрела приграничной полосы и массированные бомбардировки вражеской авиации.

Историки со временем с недоумением заметят, что дороги все были открытыми, мосты не заминированы, новые укрепленные сооружения не достроены, а старые разрушены. Стоящие у новой границы советские стрелковые дивизии практически были лишены артиллерии — ее отогнали почему-то на дальние полигоны. На приграничных аэродромах отсутствовало горючее, а летчики получили увольнение на воскресный день. В первые же часы нападения советская авиация потеряла больше тысячи боевых самолетов, из которых восемьсот были превращены в металлолом на земле. Разве это не преступная халатность, тогда что такое воинские преступления?

Из дневника начальника генштаба вермахта Гальдера от 22 июня 1941 года:

«Все армии… перешли в наступление согласно плану. Наступление наших войск, по-видимому, явилось для противника на всем фронте полной тактической внезапностью. Пограничные мосты через Буг и другие реки всюду захвачены нашими войсками без боя и в полной сохранности. О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать. Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий в результате быстрого продвижения наших подвижных частей, для чего в настоящее время всюду есть полная возможность.

Военно-морское командование также сообщает о том, что противник, видимо, застигнут врасплох. За последние дни он совершенно пассивно наблюдал за всеми проводившимися нами мероприятиями и теперь сосредотачивает свои военно-морские силы в портах, очевидно, опасаясь мин».

Сталин же до последнего все еще верил в силу Акта, заключенного с Гитлером. А сообщения о подготовке и даже первых артиллерийских обстрелах принимал за злонамеренную провокацию. Подвело вождя и секретное письмо фюрера, адресованное советскому вождю и доставленное 15 мая сорок первого года самолетом «Юнкерс-52». Серый трехмоторный самолет, пролетев над Белостоком, Минском и Смоленском, приземлился в Москве на Ходынском поле близ стадиона «Динамо». Наверное, невольные свидетели из числа москвичей того времени были крайне удивлены пронесшимся на бреющем полете фашистским транспортником. Его выдавали хищные черно-белые кресты на плоскостях и фюзеляже.

Именно этот полет позволил некоторым его исследователям заявить, что он якобы показал немцам низкий уровень боеготовности Красной армии и сыграл не последнюю роль при принятии Гитлером окончательного решения о нападении на СССР, как и слабость действий РККА в Советско-финской кампании.

Думается, этот довод был странен тем, что одиночный самолет, во-первых, являлся транспортным и часто использовался в качестве пасажирского аэроплана, а во-вторых, не исключено, что немногие высокопоставленные партийные чиновники в Кремле знали о прилете «Юнкерса», поэтому никого особенно не наказали. А вот аресты появились только после начала войны с «дела авиаторов», хотя и оно начиналось накануне вероломного нападения гитлеровцев.

Когда Сталин спросил главкома ВВС Красной армии тридцатилетнего генерал-лейтенанта авиации П.В. Рычагова о причине большой аварийности в авиации (разбивалось по 2–3 самолета ежедневно. — Авт.), советский ас ему ответил: «Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах!»

Пылкий, с юношеским задором и спортивной внешностью, Павел Васильевич по-другому ответить не мог — качество «деревянных» дешевых по себестоимости самолетов перед войной было действительно низким. Он одним из первых смело сказал правду Сталину в глаза, не боясь последствий, так как считал, что виновный боится закона, невиновный — судьбы. А она оказалась немилосердна.

Эти справедливые слова, высказанные вождю, стали фактически приговором советскому летчику-асу, внешне очень похожему на своего кумира — Валерия Чкалова. 12 апреля 1941 года Рычагов был снят с должности и направлен на учебу в Военную академию Генштаба. А 24 июня его арестовали, и в октябре того же года расстреляли вместе с женой Марией Нестеренко. Их отправили после арестантской эвакуации из Москвы на восток, так как приближался к столице неприятель. Физически ликвидировали их в одной группе с другими военачальниками по распоряжению Л.П. Берии. Это случилось в поселке Барбыш близ Куйбышева.

Жена Рычагова была обвинена в том, что, являясь супругой главкома, не могла не знать о его шпионской деятельности. Она исполняла должность заместителя командира авиаполка особого назначения и служила в звании майора…

* * *

Михеев знал о многих этих правовых злоупотреблениях властей и глубоко переживал из-за практически повторения массовых репрессий периода «ежовщины». Но должность заставляла его не только знакомиться с негативными материалами на военнослужащих, но и принимать участие в расследовании подобных дел по требованию законов и по указанию сверху.

Вместе с наркомом государственного контроля (а с 21 июня сорок первого года вторично назначенным начальником Главного политического управления и заместителем наркома обороны СССР), ближайшим сподвижником Сталина Львом Захаровичем Мехлисом, Михееву приходилось выезжать для всякого рода разбирательств.