Шпион для Германии - Эрих Гимпель Страница 40

Да, так, видимо, и будет, когда меня схватят.

Насколько я был близок к этому вечером 23 декабря 1944 года, рассказали мне потом во всех подробностях сотрудники ФБР…

* * *

В течение двух дней после неудачной попытки получить мои чемоданы в камере хранения Центрального вокзала Билли пил беспробудно. Когда он здорово пьянел, то становился совсем безвольным.

Несколько лет тому назад у него в Нью-Йорке был друг. Вероятно, теперь он сражался на Окинаве или под Аахеном. Возможность встретить его в городе была минимальной. Но он был-таки в Нью-Йорке. Дважды раненный, увешанный боевыми наградами герой войны, он работал в военной промышленности.

Билли разыскал его, рассказав выдуманную историю, в которую его друг — Том С. Уоррен — поверил. По меньшей мере вначале. Будучи совершенно разными людьми, у них было одно общее — любовь к виски.

У Билли еще имелись деньги, и они переходили из одного питейного заведения в другое. Хлопая девиц по голым плечам, они совали им под чулочную подвязку крупные купюры, приглашали кого ни попало выпить, пели и танцевали. Так продолжалось несколько дней, во время которых Том на службе не появлялся, объявив себя больным.

И вот Билли ранним утром почувствовал жуткое похмелье, от которого взвыл. Друг был несколько трезвее.

У Билли развязался язык, и он стал рассказывать обо всем с идиотской логикой пьяного человека. Болтая всякую чепуху, он упомянул «U-1230». Том стал над ним смеяться, но Билли настаивал на своем. Друг внимательно слушал. И бессвязная болтовня приобрела довольно четкие очертания.

Как быть? Том Уоррен был патриотом, прошедшим к тому же войну. Но он был другом, причем настоящим. Сообщение в ФБР было бы равносильно доносу на Билли. Да и кто побежит туда, выслушав пьяные, бессвязные речи? Но если все это было правдой? Если Билли на самом деле работал против собственной страны?

Том посоветовался со своими друзьями. Те единодушно пришли к выводу: надо немедленно обратиться в ФБР! Они напомнили Тому шпионскую историю Даша: несколько матерей и отцов были приговорены к смертной казни только из-за того, что приняли с распростертыми объятиями своих сыновей и не пошли в полицию, чтобы на них донести. Никакие смягчающие обстоятельства во внимание приняты не были: шла война. И хотя приговоры не были приведены в исполнение, двадцать лет тюремного заключения тоже не было им в радость.

* * *

Без особых стараний сотрудники ФБР прихватили Билли. Подождав, пока он протрезвеет, они приступили к допросу. И Билли сломался сразу. Им владело единственное желание: успеть вынуть голову из петли.

— Я собирался сам прийти к вам, — сказал Билли Колпоу. — В городе находится немецкий агент. Его зовут Эдвард Грин. Это очень опасный человек, сотрудник Главного управления имперской безопасности. Я прибыл сюда вместе с ним через всю Атлантику…

— Ты американец, — перебил его следователь, — а согласился на незаконную доставку в собственную страну немецкого шпиона.

— Я поступил так только для того, чтобы снова попасть в Америку. Чтобы предоставить себя в распоряжение армии и чтобы выдать немецкого шпиона. Я американец и хочу таковым остаться.

Сотрудники ФБР еще не знали, имеют ли дело с любителем пофантазировать или шпионом. Настоящие шпионы обычно так не ведут себя. То, что рассказывал Билли, вызывало сомнение.

Когда же им было предоставлено заведенное на него еще ранее дело, выяснилось, что Билли — дезертир, моряк, не произведенный в офицеры из-за не скрывавшихся им симпатий к национал-социализму.

Тогда была объявлена тревога, крупнейшая в Нью-Йорке за все время войны.

Был объявлен розыск Эдварда Грина, он же Эрих Гимпель — немецкий шпион. Естественно, операция проходила под грифом «Совершенно секретно». Гражданское население США ничего не должно было знать об этом, ибо в противном случае его покой был бы нарушен. К делу подключили всех свободных сотрудников спецслужб. Мне не было еще известно о сгущавшихся надо мною тучах, когда я размышлял, что бы подарить Джоан к Рождеству. Она решила пока не возвращаться в свою квартиру. Хотя там уже не пахло краской, девушке понравилось находиться со мной в одной квартире, где нас отделяла друг от друга только тонкая стенка. Оба мы были одиноки, а что может быть хуже, чем провести рождественский вечер совершенно одному, без друзей и знакомых.

В тот день я хотел забыть о войне и обо всем, что с ней связано. И несколько часов посвятить себе самому — вместе с Джоан… После чего мне придется навсегда исчезнуть из ее жизни. Меня все равно должны поймать, это было для меня ясно. И тогда ничего не подозревающую Джоан также привлекут к суду. За поддержку немецкого шпиона.

Нет, Джоан не должна умереть. Не должен был умереть и Пауло Санти, мой друг, предоставивший в мое распоряжение свою квартиру.

Я постоянно думал о гибельной судьбе, навстречу которой шел. Что она совсем уже близко, я еще не знал. Я не мог предполагать, что происходило во время допроса в кабинете ФБР; находившемся не так уж и далеко от моего жилища.

— Говори, свинья, или мне придется пересчитать твои ребра, — заявил, обращаясь к Билли, огромного роста сотрудник этого ведомства.

Нет, мягко с ним не обращались. Да и ни в одной стране мира к предателям не относятся снисходительно. Ко мне же позднее отношение было совершенно иным. Что касается Билли, то он сидел на стуле сгорбившись, дрожа всем телом и умирая от страха.

— Как он выглядит? Давай уточним. Ты сначала сказал, что он не очень высокого роста, а потом, что он — высокий. А как на самом деле? Говори же, свинья!

Билли от охватившего его ужаса не мог вымолвить ни слова и лишь попросил сигарету. Закурить ему дали, но с большой неохотой. И он уже в пятидесятый раз стал давать описание моей внешности. Чиновники нагоняли на него страх, проверяя, не врет ли он. А он и не думал об этом, видя проблеск надежды. Он полагал, что будет помилован, если меня арестуют по данному им описанию, хотя, по сути, сам ее, эту надежду, и придумал.

— Открывай свою пасть пошире, Билли, — сказал ему следователь, коренастый человек маленького роста. — Итак, рост твоего друга метр восемьдесят три сантиметра. А что является его любимым кушаньем? Выпивает ли он? Не левша ли он? Не страдает ли запорами или, наоборот, поносом? Не дальтоник ли он? Ходит ли в церковь? Посещает ли ночные клубы? Есть ли у него мозоли на ногах?

— Таких подробностей я просто не знаю, — ответил Билли.

— А что ты знаешь?

— Он не левша, это точно.

— Что еще?

— Пищеварение у него в порядке. Любимое кушанье — бифштексы, с которыми выпивает несколько рюмок виски. Вообще-то он пьет много, но не пьянеет.

— Дальше!

— Говорит он с акцентом.

— Это мы давно знаем. Давай что-то новенькое и не совсем обычное, если вспомнишь что-то такое.

В глаза Билли направлен свет лампы. Допрашивавшие сами находились в тени. Через каждые двадцать минут они менялись. Допрос же длился часами. И так в течение нескольких дней.