Восхождение денег - Найл Фергюсон Страница 40

Есть рациональное зерно в версии о связи Великой депрессии с нарушениями в мировой экономике после кризиса 1914 года. Пока шла война, процветали сельское хозяйство и промышленность неевропейских стран. Когда она закончилась, европейцы подняли голову, но построенные загодя заводы простаивали, и задолго до 1929-го цены на основные сырьевые товары ринулись вниз. Удешевление усложнило жизнь стран-должниц (и прежде всего обложенной репарациями Германии), которые изо всех сил пытались расплатиться с выручавшими их в годы войны иностранными кредиторами. Практически везде усилилось положение профессиональных трудовых союзов, и в ответ на понижение цен наниматели уже не могли с прежней легкостью урезать оклады. Заработки росли в реальном выражении, вгрызаясь в чистую прибыль фирм, вынуждая те идти на сокращения или готовиться к худшему. Все это так, но давайте держаться фактов: Соединенные Штаты находились в самом пекле кризиса, однако завершали 1920-е на высокой ноте. Нейлоновые изделия фирмы Du Pont, стиральный порошок Procter and Gamble, косметика Revlon, радиоприемники RCA, счетные машины IBM – все это и многое другое появилось в промежуток между мировыми войнами – время технологических прорывов, расширявших границы возможного. “Мы, американцы, думали, что заработаем еще больше в будущем потому, – считал Ирвинг Фишер, – что никогда еще наша промышленность не пользовалась так полно плодами деятельности ученых и изобретаталей”⁸¹. Ну а люди вроде Альфреда Слоуна из General Motors перевели управление компаниями на совершенно новые рельсы.

Как знать, может, целый ворох успехов и привел к сдвигу – верному знаку зарождения пузыря на фондовом рынке. Фишер и другие наблюдатели свято верили, что наступил золотой век, а миллионы американских граждан теперь могли приобретать в рассрочку автомобили и другие товары длительного потребления и вряд ли думали иначе. Акции RCA, жемчужины среди высокотехнологичных компаний того времени, с 1925 по 1929 год выросли на головокружительные 939 %, а показатель “цена-прибыль” в какой-то момент равнялся 73⁸². На фоне всеобщей эйфории рынок захлестнула волна первичных публичных размещений; в 1929 году было выпущено акций на 6 миллиардов долларов, из них на миллиард – в одном только сентябре. Фондовый рынок рос и рос, и невиданные прежде “инвестиционные тресты” были созданы как раз затем, чтобы снимать с него сливки. (Своими планами 8 августа поделился и Goldman Sachs, недавно учредивший одноименную торговую компанию; когда бы не полная независимость двух компаний, ее последующее крушение подписало бы смертный приговор и самому GS.) Куча крошечных инвесторов (и в их числе Ирвинг Фишер) тем временем много и с удовольствием покупала акции с помощью брокерских ссуд (они чаще всего выдавались не банками, а корпорациями), таким образом выплачивая лишь малую долю стоимости собственными деньгами и раздувая свое присутствие на рынке до недостижимых ранее объемов. Как и в 1719-м, в 1929-м не обошлось без хорошо осведомленных и нечистых на руку людей – взять хотя бы Чарльза Э. Митчелла из National City Bank или Уильяма Крапо Дюрана из General Motors – и наивных новичков (на ум приходит Граучо Маркс)⁸³. Как и в 1719-м, шальные деньги молниеносно перемещались между финансовыми рынками, и мелкие неурядицы одних мгновенно становились мучительной головной болью для других. И, точно как и в 1719-м, пузырь надувался до тех пор, пока это позволяли денежные власти, и они же ответственны за оставшуюся на его месте лужу, в которую села Америка, а с ней и весь мир.

Милтон Фридман и Анна Шварц считали, что кризис 1929 года приобрел масштабы Великой депрессии при попустительстве Федеральной резервной системы, и привели свои доводы на страницах едва ли не самой значимой работы по экономической истории США⁸⁴. В их изложении ФРС не виновата в самом пузыре, и председатель Федерального резервного банка Нью-Йорка Бенджамин Стронг нащупал разумный компромисс между обязательствами США перед другими странами золотого стандарта и необходимостью поддерживать постоянный уровень цен на внутреннем рынке. Пузырь мог быть еще больше, но ФРС не позволила поступающему из-за рубежа золоту попасть в экономику и увеличить и без того зашкаливавшее предложение денег. Нью-Йорк также здорово ответил на панические настроения в октябре 1929-го: благодаря крупномасштабным операциям на открытом рынке (эти закупки ценных бумаг у компаний финансового сектора проводились без благословения центральных властей) экономика получила недостающую ликвидность. Но в октябре 1928 года горевший на работе Бенджамин Стронг догорел, умер от туберкулеза, и заседавший в Вашингтоне Совет управляющих ФРС оттеснил Нью-Йорк от руководства денежной политикой – с чудовищными последствиями. Во-первых, после краха сразу нескольких банков экономика осталась без достаточного количества кредитных средств, но ФРС как будто не слишком это беспокоило. Что неприятностей не избежать, стало понятно давно, за несколько месяцев до обвала рынка, когда выплаты прекратили коммерческие банки, вклады в каждый из которых превышали 80 миллионов долларов. Точка невозврата была преодолена в ноябре-декабре 1930-го: 608 разорившихся банков держали на своих счетах 550 миллионов долларов, причем треть этих средств лежала в одном Банке Соединенных Штатов. Переговоры о его спасении велись, но окончились ничем, вполне возможно, лишив Америку последнего шанса на спасение⁸⁵. Во-вторых, случись подобное в эпоху до учреждения ФРС, то есть до 1913 года, и ограничения на перевод банковских вкладов не заставили бы себя ждать. На деле же в канун нового 1931 года управляющие ФРС, словно заправские самоубийцы, потребовали от банков снизить объемы невыплаченных кредитов. Лихорадочно стараясь добыть требуемые средства, те бросились продавать все, что только могли, – облигации обесценились, а общее положение изменилось явно не в лучшую сторону. В феврале-августе 1931-го прошла очередная волна банкротств, вклады в коммерческих банках сократились на 2,7 миллиарда долларов, или 9 %⁸⁶. В-третьих, когда в сентябре 1931 года Великобритания покинула золотой стандарт и банки по всему миру бросились переводить свои долларовые накопления в золото, ФРС ответила подъемом учетной ставки (в два приема) до 3,5 %. Это помогло доллару и приблизило кончину многих дышавших на ладан банков: с августа 1931-го по январь 1932 года закрылись 1860 кредитных учреждений с общими вкладами на сумму 1,45 миллиарда долларов⁸⁷. Но даже тогда ФРС почти что купалась в золоте. Накануне британского демарша золотой запас США составлял рекордные 4,7 миллиарда долларов – 40 % мирового. По закону ФРС обязывалась держать определенное количество металла для покрытия банковских вкладов, но и в ужасном октябре ужасного года свободным оставалось золото стоимостью примерно миллиард в долларовом эквиваленте⁸⁸. В-четвертых, ФРС впервые попыталась провести операции на открытом рынке только в апреле 1932 года, причем сделала это под давлением властей и с видимой неохотой, хотя по сути то был первый серьезный шаг по борьбе с кризисом ликвидности. Поздно – в последние месяцы года по стране прокатилась заключительная волна банкротств, и власти объявили о начале “банковских каникул”, когда все двери временно закрывались перед не на шутку разнервничавшимися вкладчиками⁸⁹. В-пятых, на слухи о намерении администрации заступающего на пост президента Рузвельта снизить курс доллара – с гарантированным отказом инвесторов дома и за границей от “зеленого” в пользу желтого металла – ФРС откликнулась очередным повышением учетной ставки, и находившийся в должности лишь двое суток Рузвельт едва ли полностью по своей воле объявил 6 марта 1933 года об общенациональных банковских каникулах. Для двух тысяч банков эти каникулы стали бессрочными⁹⁰.