Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Григорий Потанин Страница 40

Мы выезжаем из ущелья на Желтую реку. При выходе из ущелья видны развалины башни, так называемого чортена, построенного на пригорке. Теперь это просто груда камней. Дорога потихоньку взбирается на пригорок с чортеном, минует его, огибает природный обелиск, стоящий при выходе из ущелья на правой его стороне, и заворачивается направо, то есть вверх по Желтой реке, проходя по узкому карнизу на высоте двух или трех сажен над рекой. Берега реки были оживлены в это время людьми, которые с берега ловили плывущий по реке лес. После мы узнали, что это были рабочие очень известного в здешнем крае Ма-та-женя. Около развалин славного буддийского монастыря Пи-лин-сы очень кстати рассказать об этом человеке. Ма-та-жень – мусульманский ахун, который сделал ловкую карьеру во время восстания и из ахунов сумел сделаться китайским военным генералом. Ма-та-женя зовут также Ма-ахун; Ма – фамильное имя ех-ахуна; «та-жень» по-китайски вельможа, сановник, буквально: «большой или великий человек». Зовут его еще также Мо-нью-ку – по месту его родины, по деревеньке, лежащей недалеко от города Хо-чжоу.

Во время восстания этот кривой ахун явился сначала заправителем мусульманского дела в здешней провинции; он во главе мятежной шайки расхаживал по окрестной стране и не столько хлопотал о торжестве месяца над язычеством, сколько о набивании своего кармана. Его шайка разрушила и разгромила Сань-чуань; ему же приписывается разрушение Гумбума. «Все серебро Гумбума, Сань-чуани и других соседних мест в руках теперь у Ма-та-женя», – говорил мне лама Серен. В Синине, попавшем также в руки мусульман, в это время во главе местного управления был поставлен Тин-сы-ахун; это был человек справедливый по отзыву даже противников, то есть китайцев-язычников, но власть его, вероятно, не простиралась на шайку Ма-та-женя. Когда армия Цзо-гун-бу, вооруженная по-европейски, начала теснить мусульман-мятежников в восточной части провинции Гань-су и Ма-та-жень понял, что дело мусульман проиграно, он с легкой душой повернул фронт и перешел на сторону императорских войск. Он свалил весь мятеж в этой стране на Тин-сы-ахуна, который и был императорскими войсками схвачен и казнен, а Ма-та-жень, прежде громивший язычников, с тем же усердием начал усмирять теперь мусульман и получил звание «та-женя», генеральский шарик и постоянный отряд солдат для свиты.

Теперь он богатейший человек в крае, и нет здесь человека, который бы его не знал или о нем не слыхал. Он имеет дом и в Лань-чжоу, и в Хо-чжоу, и в селении Та-хо-чжа, и в своей родной деревушке Мо-нью-ку; и в каждом из этих домов у него есть жена и домочадцы. После военного гения он обнаружил и гений коммерческий; нет, кажется, отрасли торговли, которой бы он не захватил в свои руки; торговлю лесом и сплав его по Желтой реке в Лань-чжоу он монополизировал; кроме того, по всей окрестной стране, по городам и деревням, рассеяны его лавки, харчевни, дяни (постоялые дворы) и тан-пу (закладные дома). Теперь этот изменник и мятежник – видное лицо в крае, вмешивается во внутренние дела буддийских монастырей и пишет доносы или, как принято на местном официальном языке выражаться по отношению к нему, подает мудрые советы высшим управителям.

Немного проехав вверх по долине Желтой реки, мы увидели прилепленную к скале беленькую и чистенькую кумирню, а внизу под ней несколько монастырских келий. Это Шуй-лэн-дун ^[59]. Здесь мы заранее еще предполагали сделать небольшой отдых и напиться чаю. В кельях живет здесь пять-шесть монахов; это остатки от многочисленной братии монастыря Пи-лин-сы. Старый монах с седенькой щетинкой на черепе вышел на тесную улицу между кельями и пригласил нас войти в его дом. Дом был только что выстроен, как и все другие здешние дома; община едва начинает поправляться после погрома. Старик-лама сообщил мне, что от всей братии Пи-лин-сы найдется теперь разве человек тридцать; все они живут по разным тангутским монастырям, кто в Лабране, кто в других местах. Все ламы в Пи-лин-сы были китайцы, но это не были хэшаны, то есть не были буддийские монахи-китайцы, читающие свои книги по-китайски. Братия в Пи-лин-сы изучала тангутский язык и на нем отправляла богослужение. Поддерживалась, то есть рекрутировалась, эта братия преимущественно из китайских деревень, лежащих на юг от Пи-лин-сы, на противоположном берегу Желтой реки. Действительно, проезжая по дороге из Лань-чжоу в Хо-чжоу осенью 1884 года, я видел одну китайскую деревню, жители которой держатся буддийской религии, как монголы. Говорят, тут много таких деревень; такие буддийско-китайские деревни есть будто бы и на северном берегу Желтой реки. Мне кажется, что эти китайцы не настоящие китайцы, а окитаившияся монголы или тангуты. Сколько я видел монахов из бывшего Пи-лин-сы, мне показалось, все они были типа не китайского. Мальчик-лама, которого мы увидели в Шуй-лэн-дуне, был настоящий гумбумский банди (послушник), а сам старичок – ни дать ни взять лама из какого-нибудь монастыря в Ордосе.

Почтенный старик проводил нас в кумирню, которую мы видели в горе. Каменная крутая лестница, ступеней в сорок, ведет на террасу перед входом в кумирню. Терраса с наружной стороны кончается отвесным обрывом в несколько сажен и ничем не огорожена; но над самой верхней ступенью, по которой поднимаются на террасу, выстроены ворота, замыкаемые ключом. Здание кумирни закрывает собою две пещеры, параллельно углубляющиеся внутрь скалы; пещеры разделены друг от друга природным, довольно толстым простенком. Внутри кумирни потолок, задняя стена, боковые стены и пол – все это природная скала; только один передний фасад построен человеком и имеет вид ширм, скрывающих внутренность пещеры, вроде того, как в наших храмах иконостас отгораживает алтарь. Весь фасад состоял из изящной решетки, заклеенной изнутри разноцветной бумагой и служившей вместо окон; розетки и другие цветные фигуры показывали, что старик-лама, состоящий надзирателем кумирни и наклеивавший бумагу, не лишен вкуса и мастер располагать цвета.

Входная дверь устроена в середине фасада, как раз против каменной скалы, разделяющей две пещеры. У этого простенка, против входа, устроен жертвенник, за которым подле стены поставлено изображение какого-то божества. Вход в левую пещеру был забран деревянной стенкой, в которой была видна дверь. Старик-лама пропустил нас через нее. Мы очутились в высокой и светлой зале; отверстие пещеры гораздо больше деревянной перегородки, которая заграждает только нижнюю его половину, вверху остается большое окно, через которое зала щедро заливается светом. Здесь мы, однако, ничего не увидели, кроме когда-то расписанных и теперь полинявших стен, да лежавшего на полу ее мусора, в который мусульмане обратили живших здесь богов. Отшибленные головы, ноги, кисти рук, безголовые торсы были навалены кучами и валялись в беспорядке на полу залы и напоминали первый план батальной живописи. Когда храм опять будет приведен в порядок и вновь населится богами, он будет самым светлым ламайским храмом; все храмы, которые строит здесь сам человек, обыкновенно страдают недостатком света; маленькие окна пропускают внутрь ламайских храмов только полусвет, а потолки в них обыкновенно поддерживаются целым лесом колонн. Ламайские архитекторы не умеют строить таких величественных сводов, какой здесь устроила сама природа.