Записки капитана флота - Василий Головнин Страница 40

Потеряв терпение, я спросил японцев, зачем они мучат нас такими пустыми расспросами? К чему им все это знать? Ни вещей моих, ни слуг здесь нет: они увезены в Россию, так к чему может им служить все то, о чем они нас спрашивают? На это губернатор сказал нам с ласкою, чтоб мы не сердились за их любопытство; они нас не хотят принуждать к ответам, но спрашивают как друзей. Такая вежливость нас тотчас успокаивала, и мы, сожалея, что отвечали дерзко, опять начинали говорить с ним почтительно и с учтивостью, а он, сделав нам вопроса два дельных, снова обращался к пустякам и опять заставлял нас приходить в сердце. Таким образом, каждый день мы ссорились и мирились раза по три и по четыре.

Дабы сообщить любопытным, что японцы хотели знать и чего нам стоило объяснять им и толковать о разных предметах, обращавших на себя их любопытство, помещаю здесь несколько из их вопросов, которые составляют, я думаю, не более сотой доли всего числа оных. При этом надлежит помнить, что мы должны были отвечать посредством полудикого курильца, который о многих вещах, входивших в наши разговоры, не имел ни малейшего понятия, да и слов, их означающих, на его языке не было. Вопросы же свои японцы предлагали, не наблюдая порядка, чтобы, расспросив все об одном предмете, приступить к другому, но, так сказать, бросаясь от одной вещи к другой, не имеющей с первой никакой связи. Вот подлинный образец беспорядка их вопросов.

Какое платье ваш государь носит? Что он носит на голове? (Узнав, что господин Мур умел очень хорошо рисовать, они просили его, чтобы он изобразил на бумаге государеву шляпу.) Какие птицы водятся около Петербурга? Что стоит сшить в России платье, которое теперь на вас? Сколько пушек на государевом дворце? (Когда мы им сказали, что европейские государи не украшают своих дворцов и не ставят на них пушек, то сначала они не поверили нам, а после немало дивились такой, по мнению их, неосторожности.) Из какой шерсти делают сукно в Европе? (Сказав им об овцах, надлежало господину Муру нарисовать барана, а потом козла; наконец дошло дело до ослов, лошаков, до карет, саней и прочего; одним словом, японцы хотели, чтобы он представлял им на бумаге все то, чего нет в Японии и чего они видеть в натуре не могли, а как они всегда просили его с большой учтивостью, то он и отказать им не хотел, хотя слишком скучно и трудно было ему удовлетворять всем их просьбам; к счастью его, он мог рисовать очень скоро и свободно.)

Каких животных, птиц и рыб русские едят? Как они пищу приготавливают? Какое платье носят русские женщины? На какой лошади государь ваш верхом ездит? Кто с ним ездит? Любят ли русские голландцев? Много ли иностранцев в России? Чем кто торгует в Петербурге? Сколько сажен в длину, ширину и в вышину имеет государев дворец? (На ответ наш, что мы этого не знаем, японцы просили сказать хотя примерно. То же делали они и при всех других вопросах, когда мы отговаривались незнанием, и даже упорностью своею нередко сердили нас, требуя настоятельно, чтобы мы сказали им примерно то, чего мы совсем не знаем, например: число портов во всей Европе, где строятся корабли, или сколько во всей Европе военных и купеческих судов. Можно было сказать им наугад, но надлежало в таком случае все это помнить, ибо они все ответы наши записывали и спрашивали об одной и той же вещи раза по два и по три, только в разное время и другим порядком.) Сколько в нем окон? Какое вы получаете жалованье? Давно ли в службе? За что чины получали? Сколько раз в день русские ходят в церковь? Сколько у русских праздников в году? Носят ли русские шелковое платье? Каких лет женщины начинают рожать в России и в какие лета перестают?

Сверх того, спрашивали они имя нашего государя и всех членов императорской фамилии, имена сибирского генерал-губернатора, иркутского губернатора, охотского и камчатского начальников и проч. и проч.

Но ничем столько японцы не причинили нам досады, как расспросами своими о казармах. Прежде сего я упомянул уже, что в Хакодаде они непременно хотели знать, над каким числом людей мы должны по чинам нашим начальствовать на сухом пути. Здесь они повторили тот же вопрос и потом спросили: «Где матросы живут в Петербурге?» – «В казармах», – отвечали мы. Тут стали они просить господина Мура начертить им, сколько он может припомнить, расположение всего Петербурга и означить на нем, в которой части стоят матросские казармы. Коль скоро это в угождение им было сделано, тогда хотели они знать длину, ширину и вышину казарм, сколько в них окон, ворот и дверей, во сколько они этажей; в которой части оных живут матросы и где хранят свои вещи; чем они занимаются; сколько человек стоит на часах при казармах и проч. Но этого еще мало: от матросских казарм обратились они к солдатским. Непременно хотели знать, сколько их всех, в каких частях города находятся, и велико ли число войск все они вместить могут.

На большую часть таких вопросов мы отзывались незнанием; но это отнюдь не мешало японцам продолжать нас спрашивать о подобных безделицах. Потом спрашивали они нас, в какой части города были наши квартиры, в каком расстоянии от дворца, и требовали, чтобы мы означили их на плане. Наконец, хотелось им знать, велики ли были они и сколько находилось людей в услугах у нас. Часто мне приходила в голову мысль, не с намерением ли японцы таким образом нас мучат? Ничто не могло быть большим нам навязыванием, как принуждение отвечать на такой вздор, и потому иногда мы, потеряв терпение, прямо говорили им, что не хотим отвечать, пусть лучше убьют нас, нежели спрашивают такие нелепости, но буньиос тотчас ласковым обхождением примирял нас с собою и, спросив что-нибудь дельное, опять принимался за безделки.

Мы старались уже всеми мерами не подавать им причин к каким-либо вопросам и всегда отвечали коротко, но это не помогало. Всякое слово наше доставляло им материю предложить несколько вопросов. Например, удивляясь красивому почерку и искусству в рисованье господина Мура, почитали они его человеком весьма ученым, а потому и спросили, где он воспитывался. Господин Мур не сказал им, что получил воспитание в Морском кадетском корпусе, дабы тем не подать японцам поводу к тысяче вопросов касательно сего заведения, а отвечал, что он воспитан в доме дяди своего. Тут пошли вопросы: кто дядя его, богат ли, где живет, сам ли он учил его и проч., а на ответ, что он нанимал для него учителя, – где он сам учился и проч. Когда же меня спросили, где я воспитывался, то, чтобы избежать столь несносной скуки, отвечал я, что учил меня мой отец. Я думал, что тут и конец вопросам, но ошибся: надлежало еще опять сказать, в котором месте это было, давно ли, велико ли состояние имел мой отец, какие науки он знал и проч. Между прочим показывали они нам все отобранные от нас вещи и спрашивали о каждой порознь, как они называются, к чему и каким образом употребляют их, из чего и где деланы, чего стоят и проч. Все наши ответы они записывали, а к вещам привязывали билеты также с надписями.

Однажды в присутствии буньиоса вдруг принесли один из оставшихся после меня на шлюпе ящиков с английскими и французскими книгами, о котором мы и не знали, что он прислан. Японцы, вынув из него все книги, стали нам их показывать и расспрашивать, о чем в них писано. Объяснения наши на каждую книгу они записывали и приклеивали к ней. Содержание некоторых из них нам нетрудно было изъяснить, но другие причинили нам много затруднения и скуки, в том числе Либесова физика в трех томах на французском языке. При сем сочинении находилось много чертежей и рисунков разных инструментов и машин, которые произвели в японцах чрезвычайное любопытство.