Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах - Лев Мечников Страница 40

Некоторые, чисто-практические, трудности ставились Чезаре Бальбо именно теми, чью защиту он брал на себя. Когда, в конце тридцатых годов, Бальбо приходит в сознание, что уже не время более заниматься солидными историческими изысканиями, что эфемерное публицистическое поприще манит к себе все интеллектуальные силы страны, – и когда он, наконец, решается выступить на это поприще, – он находит его загроможденным всякого рода цензурными препятствиями. Сознательно преследуя политическую цель, Бальбо должен, однако же, своему сочинению придать чисто-литературную форму, чтобы сделать его доступным для читателей. Он начинает свое поприще трактатом о Данте и его «Божественной комедии» с поэтической и исторической точки зрения.

Надо сознаться, что с точки зрения пропаганды тех политических начал, которые выработал себе граф Бальбо и которые, под названием «национальной политики», он хотел положить в основу итальянского либерального движения, выбор предмета не мог быть удачнее. Данте дает ему возможность возражать одновременно и республиканцам, которых он считает за опасных для народного дела утопистов, и нео-гвельфам. Кроме того, республиканская пропаганда в Италии слишком успешно эксплуатировала исторические предания своей страны, начиная от Брута и кончая Мазаниелло. Чезаре Бальбо избирает своим героем едва ли не единственную монархическую славу Италии и, под почетным флагом творца «Божественной комедии», пускает в свет свою собственную политическую доктрину.

У Данте Бальбо заимствует собственно только его основной монархический догмат (unum porre est necessarium ^[163]) и положение о том, что верховная власть, долженствующая положить предел внутренней неурядице и политическому угнетению Италии, должна быть светской (а не духовной), организованной сообразно с принципом аристократии заслуг и достоинств, и вместе с тем способной совершенствоваться. Но в то же время Бальбо укоряет Данте за отсутствие в нем националистического итальянского элемента и за его часто-бесцеремонное отношение к папству.

От сочинения более литературного, чем политического, нельзя требовать строгой определенности относительно заключавшейся в нем политической программы, особенно, принимая во внимание неблагоприятные условия, среди которых находилась итальянская пресса того времени. Но, с одной стороны, тогдашняя итальянская публика обладала в высшей степени уменьем читать между строк. С другой стороны, Бальбо говорил тоном человека, твердо убежденного и хорошо знающего, чего он хочет. Таким образом, с выхода в свет этого первого его замечательного произведения, его литературная и политическая репутация уже упрочилась. Партия приверженцев представительной формы правления и с тем вместе национального освобождения Италии, только что потерпевшая решительное поражение с неудачей моденского, а позднее анконского восстания, признала в Чезаре Бальбо своего вождя и обновителя.

Тем не менее, по издании в свет своего трактата о Данте, Бальбо снова сходит на несколько лет с публицистической арены.

В 1846 г. в Лозанне вышла его история Италии, начиная с древнейших времен и кончая 1814 г. Бальбо неоднократно говорил, что лучшей его мечтой во времена молодости было создание национальной итальянской истории. Мы знаем также, что он лучшую часть своей жизни провел в собирании материалов для этого капитального труда. Его «Storie d’ltalia», изданные книгопродавцем Буонамичи в Лозанне, не представляют, однако же, осуществления этой задушевной мечты, а скорее служат указанием на то, что он отказался от ее осуществления. В самом деле, – говорит автор в своем предисловии, – для Италии наступают такие времена, когда добросовестным гражданам становится не до кабинетных исследований. Самому Бальбо было уже в это время около шестидесяти лет от роду (он родился в 1789 г.), а потому нельзя не сознаться, что он поступил весьма благоразумно, не откладывая в долгий ящик издания в свет тех, хотя бы и не вполне удовлетворительных результатов, которые он добыл многолетним трудом.

Оценить на немногих страницах сочинение столь объективное и столь обширное по своему содержанию, как «Итальянская история» Чезаре Бальбо, конечно, невозможно. Скажем, что она и до сих пор еще считается в Италии за образцовое сочинение и что успех ее, при ее первом появлении в свет, был весьма замечательный; в самый непродолжительный промежуток времени, т. е. до. 1853 г., она выдержала пять изданий. Несомненно, что некоторые из недостатков этого сочинения, может быть, еще больше, чем самые его достоинства, послужили поводом в этому успеху. Нельзя не счесть за недостаток подобного труда то, что личность автора, его политические симпатии и стремления играют на его страницах гораздо более видную роль, чем историческая истина. В последующих изданиях автор сам считает нужным оговорить эту выдающуюся сторону своего произведения:

«Многим может показаться, что, издавая по возможности сокращенный учебник итальянской истории, я должен бы был воздержаться от изложения в нем собственных своих взглядов и воззрений. Но я считаю решительно невозможным писать не только историю, но хотя бы простые хронологические таблицы, не высказывая при этом с большей или меньшей ясностью собственных своих воззрений и склонностей. Недаром Наполеон говорил, что даже числа и запятые отражают на себе убеждения писавшего их ^[164]. Да, кроме того, мне кажется, что именно при кратком и сжатом изложении фактов всего необходимее дополнение их личной оценкой и соображениями автора… Мое руководство предназначено не для ученых, не для литераторов, а для тех, которых образование не вполне закончено, т. е. для самой многочисленной и самой деятельной части публики. Мог ли я упустить столь удобный случай оказать на умы своих читателей то влияние, которое всегда оказывает на них писатель с искренними убеждениями и горячо преданный своему делу!.. Пусть моя книга будет слишком исключительным плодом своего времени. Что касается до истории (и я желал бы, чтобы читатели и писатели, критики и цензоры глубоко прониклись этим), – то ее нужно либо вовсе задушить, либо же предоставить ей быть отражением не только того времени, про которое она говорит, но также и того, в которое она пишется» ^[165].

В другом предисловии к одному из позднейших изданий Бальбо высказывает сожаление о том, что краткость заставляет его слишком часто придавать своим суждениям и приговорам о событиях и людях такую абсолютность и резкость, которое сам он не придает им в своем сознании.

Излагать содержание этой истории мы, конечно, не станем. Об общем же характере труда читатель, кажется, легко составит себе некоторое понятие из того, что здесь уже сказано о книге и об авторе. Бальбо, очевидно, не принадлежит к числу тех обширных умов, которые открывают перед публикой новые горизонты. Но он мастерски умеет собрать разрозненные элементы исторической картины в одно стройное целое и осветить их так, что читатель непременно заметит те их стороны, на которых автор хочет сосредоточить его внимание. Вопросы исторического метода, как и вообще чисто-теоретические, научные вопросы, для Бальбо не существуют. История в его руках не наука (он сам говорит это), а только орудие политической пропаганды, и должно сознаться, орудие весьма мощное. Бальбо пишет историю по французским образцам, но образчиком ему служил не Гизо, которого лекции об истории цивилизации Европы и Франции так высоко ценили Мадзини и Гверраци. Бальбо сам указывает нам свои образцы в Миньё и в Боссюэте ^[166].