Кубанские зори - Петр Ткаченко Страница 40

К сему совершенно секретный осведомитель № 6».

«Согласно вашего задания, я стала наблюдать за районом возле Смолиного ерика и стала просить Пруткову сестру Евдокию Костючку, чтобы она отвела меня к бандитам и чтобы они приняли меня к себе в компанию, так как советская власть не дает мне никакой помощи. Она сказала, что это можно будет сделать и что у бандитов есть свой посев на острове между старой речкой и новой и Смолиным ериком, там же у них есть и куринь. Посеяно у них десятин 12 хлеба и баштана. Сколько чего именно еще не узнала. Живут они больше всего в курине, но иногда на несколько дней отлучаются куда-то в другое место. Пруткова сестра очень часто ходит к ним и носит им сведения и продукты. Я постараюсь через Пруткову сестру войти в связь с бандой и если нужно будет, то перейду к ним, чтобы лучше все узнать, а тогда сообщу вам.

К сему совершенно секретный осведомитель. № 6».

«Сообщаю Вам, что моя сестра Анна (не родная) Самсонова имеет тесную связь с зелеными под командой Панасенка Петра и Пруткова Никифора, а других двоих не знаю и что таковые у нея бывают, когда она еще жила с ея отцом около шлюза, а теперь она перебралась к Мошонкову. Не знаю, ходят ли они теперь к ней. Бандиты ходят почти каждый день к гр. Гладкому Никифору за молоком, который живет около Смолиного ерика. Затем сообщаю, что они все живут в заплавках против Никифора Гладкого. Там у них есть в камыше кубло. Панасенко, кажется, ходит к своей жене и, наверное, имеет связь с Василь-ченком Иваном, потому что они с ним вместе были в камыше и теперь Панасенко, когда приходил к Гладкому за молоком, то я его видала, а Васильченко живет с ним рядом.

Сейчас сестра Пруткого понесла кошелку продовольствия, за которой прошу Вас проследить. О всей работе бандитов, если я узнаю, то срочно вам сообщу. В правильности своих показаний несу полную ответственность перед судом Р.В.Т., в чем и подписуюсь.

К сему совершенно секретный осведомитель № 6».

В этом донесении сексота № 6 особенно поражает мимолетная оговорка: в доносе на сестру вдруг указывает, что сестра не родная. Тем самым она как бы дает знать, что на родную сестру доносить не стала бы, а вот на двоюродную — доносит. За этой малой оговоркой скрывается ведь совсем иное: чувствовала неведомая нам доносительница, что занимается делом неблаговидным. Именно потому и оговорилась.

Странные все-таки были эти бандиты — хлеб сеют в тайне от власти, призывающей их к мирному труду. В станицы ходят не за самогоном, как можно было бы предположить согласно их бандитской натуре, а за… молоком.

Особенно же возмутил Василия Федоровича дошедший до него слух, что он якобы намеревается разграбить Приморско-Ахтарский Успенский собор. Слух, пущенный, конечно, чоновцами, его ловившими. Но какое лукавство — атеисты, которые искореняли народную веру, обеспокоились вдруг защитой православного храма!

Приморско-Ахтарский Успенский собор, величественный и красивый, в конце концов оказался разрушенным. И конечно же не Рябоконем…

Василий Федорович Рябоконь уже не мог отстраниться от той борьбы, в которую был вовлечен, которая шла вне зависимости от его желания или нежелания. Оставалось лишь реагировать на нее, и так, как подсказывало его природное чутье и совесть.

Он снова возвращается к этой борьбе, понимая, что вести ее в прежних формах невозможно, надо искать иную возможность вмешательства в происходившее, чтобы реально влиять на него.

В начале марта 1923 года Рябоконь собирает новый, теперь даже не отряд, а группу, которая в последующем не будет превышать более девяти человек. Практически это был штаб движения, и только он скрывался в камышах. Все же остальное движение, сочувствующее Рябоконю, постоянно находилось в хуторах и станицах: собирало информацию и передавало ее в камыши, снабжало необходимыми документами, продуктами, служило новой власти, выступало на собраниях, клеймило врагов народа и мировую буржуазию… Это была уже совершенно иная форма борьбы и жизни повстанцев. Необходимость в терроризировании власти, дабы держать ее в страхе и тем самым показывать людям ее шаткость и ненадежность, отпала. Ведь никакого нового десанта ждать неоткуда. Теперь новое повстанческое движение, организованное Рябоконем, скорее становилось напоминанием власти о том, что надо действовать не только по указаниям сверху, зачастую диким, разоряющим людей, но и сообразуясь с их интересами, их укладом жизни, здравым смыслом и правдой. И, если этого не происходило, в дело вмешивался Рябоконь. Не скажу, что он олицетворял абсолютно народную правду, он ведь был тоже живой и грешный человек, но сдержать авантюризм новой власти, попирающей божеские и человеческие законы, тогда, кроме Рябоконя, было некому. Дабы в этой его миссии усомнились люди, его и выдавала власть за обычного бандита.

В новый отряд, кроме Василия Федоровича Рябоконя, вошли: его помощник Ковалев по прозвищу Астраханец, адъютант Пантелеймон Дудник или как его звали, Омэлько Дудка, житель станицы Гривенской, завхозом вместо сдавшегося Тита Загубывбатько стал теперь Савва Саввич Скорик, житель станицы Полтавской, Сороколит, из станицы Полтавской, Лука Саенко, фельдшер из станицы Новониколаевской, Павел Павелко из станицы Староджерелиевской, Исаак Кравченко и Петр Кравченко, учительница Марфа Худая — все из той же станицы Староджерелиевской.

Примечательно, что Рябоконь начинает собственно свою деятельность с весны 1923 года, именно в то время, когда по всей Кубани, как считала новая власть, с бандитизмом было уже покончено и народ приступил к восстановлению хозяйства и к мирному труду…

С первых чисел мая отряд переходит к активной деятельности, занимая бивак в Староджерелиевских лиманах. Через сочувствующих лиц повстанцы проводят разведку.

Теперь Василий Федорович Рябоконь вроде бы так же прятался по тем же плавням и лиманам, но его повстанческое движение наполнилось иным значением. Здравый смысл подсказал ему, что в его судьбе была первопричина, не от него зависящая, и это придавало ему чувство правоты. Ведь его вынудили хорониться на родной земле, по знакомым с детства, дорогим местам. Ему и в самом кошмарном сне не могло привидеться, что здесь он будет ходить крадучись, с опаской, каждую минуту готовый к тому, что откуда-то из камышей ударит тот единственный выстрел, который толком и не расслышишь, в который в оставшуюся секунду и не поверишь, словно это происходит не с тобой, а лишь удивишься и ужаснешься тому, что вот и произошло так просто и обыденно то, что казалось невозможным, немыслимым. Его чуткое сознание и податливое тело так привыкло к опасностям и готовности каждую минуту умереть, что он каким-то глубинным чутьем угадывал и знал, как это обыкновенно происходит.

Совершенно необъяснимо, почему с начала 1922 года, когда набеги рябоконевцев на хутора и станицы прекратились и даже создалось впечатление, что отряд Рябоконя или полностью ликвидирован, или ушел в другие районы, именно в это время активизируется деятельность комсомольцев по борьбе с бандитизмом. В эту борьбу вовлекались люди молодые, даже юные, абсолютно неподготовленные и неопытные, которые, брошенные в камыши, могли стать легкой жертвой повстанцев. Неизвестно, действительно ли они участвовали в ликвидации группы В.Ф. Рябоконя или какого-то иного повстанческого отряда или же обычной разбойной шайки. Об одной из таких жертв борьбы с бандитизмом, гибели семнадцатилетнего Максима Туманова, следует рассказать, точнее проиллюстрировать сохранившимися документами времени.