Прекрасные авантюристки - Елена Арсеньева Страница 40

Кончилось время счастья Марины Мнишек…

* * *

Много народу полегло в ночь мятежа. Побито было более полутора тысяч поляков и около восьмисот московитов.

Шуйский уже и сам испугался той силы, которую выпустил на волю. И князь Василий Иванович, и его соумышленники целый день метались по городу верхи, разгоняли ошалелый от безнаказанного кровопролития народ и спасали поляков. Их даже не всегда слушались — настолько вошла в раж толпа.

А женщины, запертые в царицыных покоях, все это время пребывали в неизвестности относительно своей участи. Наконец страх их превзошел всякую меру. Они подняли страшный крик, ударились в горькие слезы, и стражники растерянно метались по коридору около дверей, не зная, что делать. Ох, как выли польские бабы!..

Среди всего этого громогласного вопления и плача, среди этой суматохи неподвижной и молчаливой оставалась только Марина. Одетая в самое простое свое черное платье, она неподвижно сидела в уголке комнаты в парчовом кресле. Серые глаза напряженно прищурены, губы стиснуты.

Молодой стрелец заглянул в комнату, намереваясь пригрозить раскричавшимся полячкам, но неловко затоптался на месте. Бывшая государыня-царица Марина Юрьевна, узнал он… Что и говорить, держится с достоинством, подобающим столь высокой особе, хотя росточком и сложением больше напоминает девочку. А ведь ей небось солоней солоного приходится. Прочие бабы да девицы польские хотя бы могут оплакивать своих дорогих погибших, а ей и слезу не пророни по убитому мужу, государю Дмитрию Ивановичу…

Труп бывшего царя три дня валялся на площади, потом был отвезен на «убогий дом» Кладбище для бедных и безродных./; затем же, когда начались с ним всякие кудесы (ходили слухи, что неведомой силой тело вновь и вновь возвращалось на площадь), а кругом в это время воцарился лютый мороз, невесть откуда доносились крики да вопли бесовские — из земли вырыт, сожжен (и ведь не тотчас сгорел, а лишь когда порубили его на куски), а прахом выстрелили из пушки на запад, в сторону Польши, откуда некогда пришел Самозванец. Ничего этого польская царица не видела, довольствовалась лишь слухами…

Будущее Марины было темно и мрачно, как могила. С высоты сияющего трона она рухнула — ниже низшего. Мятежники, захватившие власть, не просто обобрали ее с отцом — они требовали еще и возмещения убытков, требовали заплатить все, что было потрачено Дмитрием на государственное переустройство. А между тем у царицы Марины Юрьевны теперь осталось одно лишь черное платье, что на ней. Сундуки пусты, в них ни тряпицы, ни рубашонки, ни пуговки не осталось.

Да что говорить о тряпках? Жизнь и судьбы всех поляков, от самой Марины до последнего поваренка из свиты ее отца, воеводы сандомирского, всецело зависели теперь от милости победителей. Захотят те — и могут убить их, как убили уже многих. Захотят — отдадут в рабство к русским мужикам, как отдали нескольких несчастных женщин из свиты Марины. Захотят — сошлют в Сибирь, на медленную смерть. Захотят — вернут в Польшу. Наверное, сейчас все соотечественники Марины больше всего хотели бы именно этого — воротиться домой.

Все… но только не она!

Она ведь не просто какая-то шляхтянка из Самбора, избранная русским царевичем в жены. Марина была венчана на царство — и оставалась царицей теперь.

Кто таков был в ее глазах князь Василий Шуйский? Не более чем узурпатор, захвативший престол, свергнув законного государя. Шуйский еще хуже, чем хитрый, как лиса, жестокий Борис Годунов. Тот хотя бы дождался естественной смерти своего предшественника, царя Федора Ивановича. Шуйский же рвался к трону, как опьяненный кровью зверь. Именно он выводил Марину из храма после венчания с Дмитрием и вместе с ее отцом провожал молодую до брачной постели. А сам в это время плел паутину заговора и знал, что человек, которому клянется в вечной преданности, уже предан им — предан и обречен на смерть. Шуйский сам вор и самозванец, воссевший на престол при живой царице! И он должен, он должен быть свергнут, сброшен, низвержен. Русский трон принадлежит Марине Мнишек, царице-государыне Марине, принадлежит по праву.

— Они думают, я потонула в перевороте? Канула в безвестность? — с трудом разомкнув губы, вдруг произнесла Марина. — Нет! Этого они не дождутся. Я — русская царица! Я царица — и останусь ею до смерти!

Барбара Казановская, слышавшая эти тихие, но яростные слова, молчала. Она знала: панна Марианна не прощает ничего, никому и никогда. Она будет мстить за свое унижение, за свою исковерканную судьбу. Мстить — даже если окажется, что это будет стоить ей жизни.

Да что такое жизнь? Это малость. Богобоязненная, истовая католичка Марианна Мнишек будет мстить, даже если ей придется заложить душу дьяволу!

* * *

Наверное, ей лучше было бы погибнуть вместе с Дмитрием. Тогда она навсегда осталась бы безвинной жертвой. Но она не погибла, более того — попыталась побороться с судьбой.

Нет, не сразу. Сначала пришлось терпеть ссылку.

Больше года дворцом Марине Мнишек, русской царице, служил полуразвалившийся дом с просевшим потолком и щелястым полом в захолустном Ярославле, некогда славном в истории, а теперь лишившемся прежнего величия. Поляков, вывезенных из Москвы, всего числом 375 человек, растолкали по приказу царя-скареда (Шуйский и впрямь был по натуре не только предатель, но и редкостный скупердяй!) в четырех домах с подворьями и по дворам посадских людей. Все сосланные были обобраны до последнего, оттого их жизнь и содержание целиком зависели от московской казны. Частенько приходилось есть один хлеб, а пить — только дурное пиво или вовсе квас. От такой унылой пищи и полной беспросветности будущего маленькое сообщество порою впадало в полную тоску, особенно в весенние сырые дни, когда на землю ложились туманы и вся она чудилась прикрытой белым саваном.

И вот однажды воевода Мнишек явился к дочери с ошеломляющим известием. Оказывается, ее муж Дмитрий не погиб в ночь мятежа. Вместо него был убит кто-то другой. А царь остался жив, собрал под свои знамена новую рать и теперь жаждет одного — соединиться с женой. С Мариной!

Что и говорить, этот слух взбудоражил душу Марины, однако она ему не очень-то поверила. О нет, под именем сына Грозного на сей раз выступает какой-нибудь самозванец, который надеется легко обмануть судьбу. Конечно, находились среди поляков легковерные, которые не уставали повторять: если Дмитрий единожды спасся в Угличе, почему бы ему не спастись сызнова в Москве?! Но Марина только разочарованно качала головой: таких совпадений не бывает. Испытав страшное потрясение в ночь гибели мужа и крушения всех надежд, Марина берегла свою душу от новых мучений и избегала пустой болтовни о воскресшем Дмитрии. Зачем отец жестоко тревожит ее?

Но Мнишек не унимался, а ссылался на то, что весть о воскресении Дмитрия он получил не от кого-нибудь, а от инока Филарета — в прошлом боярина Федора Романова, насильно постриженного в монахи еще Годуновым. Последний из братьев Романовых был в числе сторонников Шуйского во время мятежа, а теперь, видать, хотел от прежнего дружка избавиться, вот и поддерживал всякое дуновение, способное сдунуть князя Василия Ивановича с нагло захваченного трона.