Казанова. Правдивая история несчастного любовника - Сергей Нечаев Страница 40

Вольтер был любимым автором маркизы де Помпадур, и она про него говорила:

— У нас есть тысяча разных авторов, но лишь один поэт. Это Вольтер. Если он не верит в Бога, как говорят, очень жаль. Но это не мешает ему быть великим человеком.

Однако, поднимаясь по ступеням карьеры, Вольтер постепенно начал обращаться к маркизе все более и более фамильярно, отвечая на ее вопросы полушутя-полуснисходительно. Поначалу маркиза списывала это на разницу в возрасте, составлявшую почти тридцать лет. В самом деле, так язвительно вполне мог разговаривать отец с дочерью. Настоящее же похолодание в их отношениях наступило после того, как Вольтер написал о маркизе несколько достаточно бестактных строк. Этим он, как говорится, подпилил сук, на котором сидел, и одновременно плюнул в известный колодец, совершенно забыв, почивая на лаврах, о насущной необходимости «воды напиться».

Короче говоря, в одном из стихотворений он написал, что король «летит в ее объятья, позабыв про победу». И как подобное следовало понимать? От этих строк король и его семья пришли в неописуемую ярость. Что себе позволяет этот бумагомаратель? Уж не думает ли он, что прилично ставить на одну доску великие победы короля во Фландрии и покорение его собственной особы фавориткой? Атмосфера в Версале накалилась до такой степени, что вольнодумцу пришлось убираться подобру-поздорову.

Вольтер уехал в Люневилль, где прожил весь 1748 год и половину 1749 года при дворе Станислава Лещинского, бывшего польского короля и отца королевы Франции, доживавшего свой век в Лотарингии почти без всякой власти.

Оказавшись отлученным от французского двора, Вольтер, как ни странно, обвинил во всем свою недавнюю благодетельницу. Не умея скрывать свои эмоции и всегда готовый сорваться в какую-нибудь крайность, он написал про маркизу, что она «создана для гарема, как для оперы», и что «любовь готовой ко всему рукой подложила ее под одеяло монарха». Это уже была последняя капля. После этого маркиза не разговаривала с ним несколько лет, но даже в эти годы Вольтер продолжал получать пенсию, что свидетельствует о ее великодушии по отношению к людям, которые когда-то были ей дороги.

После этого положение Вольтера во Франции стало совсем тяжелым: повсюду — и при дворе, и в театре — торжествовали его враги. А прусский король Фридрих II все настойчивее и настойчивее звал его к себе. В результате, в июне 1750 года Вольтер покинул родину, не подозревая, что вернуться сможет лишь за три месяца до смерти.

После отъезда Вольтера маркиза де Помпадур облегченно вздохнула. Ее бывшего фаворита при дворе не любили, и это ее покровительство лишь создавало ей дополнительные проблемы. А проблем у нее и так было предостаточно.

Фридрих Великий много лет находился в переписке с Вольтером, и в 1751 году тот по его приглашению поселился в Потсдаме, но уже через два года поссорился с королем и был вынужден покинуть Пруссию. После этого Вольтер поселился в Швейцарии, где он купил себе имение около Женевы, переименовав его в Delices (Отрадное).

К Вольтеру устроили паломничество. Казанове, как всегда, повезло, и французский офицер Шарль-Бартелеми де Виллар-Шандьё познакомил его с Вольтером, и у них состоялся продолжительный разговор. Это была встреча всемирной славы со славой скандальной, встреча француза и итальянца, поэта и авантюриста, встреча двух людей, представлявших два совершенно разных мира.

Вольтер принял Казанову не как блестящего «человека моды», а как некий курьез, и Казанова быстро понял, что можно завоевать расположение этого великого человека, но понял он и цену, которую нужно было бы за это заплатить.

Итак, Казанова был представлен Вольтеру 21 августа 1760 года. Он был не обычным гостем, какие приезжали едва ли не каждый день. Его побег из тюрьмы Пьомби сделал его известной личностью, а посему он повел себя у Вольтера с большими претензиями.

С самого начала их разговор пошел плохо для Казановы, и у него сразу ухудшилось настроение: Вольтер испортил ему его первый же заготовленный заранее комплимент.

— Сегодня, — сказал Казанова, — самый счастливый момент в моей жизни. Наконец я вижу вас, дорогой учитель. Вот уже двенадцать лет, как я ваш ученик.

— Сделайте одолжение, оставайтесь им и впредь, — усмехнулся Вольтер, — но лет через двадцать не забудьте принести мне мой гонорар.

Смех окружающих одобрил эту вольтерову остроту, а у Казановы с тех пор в голове сидела только одна мысль — как не показать слабость перед подобными выпадами «противника».

А тем временем Вольтер ехидно спросил:

— Вы прибыли сюда, чтобы сказать мне что-то или чтобы я вам что-то сказал?

Казанова ответил:

— Чтобы поговорить с вами и выслушать вас.

— Тогда оставайтесь еще дня на три, приходите ежедневно к обеду, и у нас будет прекрасная возможность поговорить.

После этого несколько раз Казанова приезжал в швейцарское имение Вольтера и имел с ним несколько весьма долгих разговоров, в течение которых изгнанник Вольтер пытался выжать из Казановы все интересное. Казанова же, как всегда, хотел только блистать и наблюдать.

Однажды Вольтер заметил:

— Будучи венецианцем, вы должны знать графа Франческо Альгаротти.

Конечно, Казанова знал этого человека, камергера короля Пруссии и автора нескольких книг. Но он, чтобы позлить хозяина дома, выбрал язвительную форму ответа:

— Я знаю его, но не как венецианец, ибо семь из восьми моих дорогих соотечественников и не ведают о его существовании.

— Я должен был сказать, знаете ли вы его как литератор.

— Я знаю его, поскольку мы провели с ним два месяца в Падуе, семь лет назад, и я, увидя в нем вашего почитателя, проникся к нему почтением.

— Мы с ним добрые друзья, но ему, чтобы заслужить всеобщее уважение, нет нужды быть чьим-либо почитателем. Если встретите его, не сочтите за труд передать, что я жду его новую книгу. Кстати, мне говорили, что итальянцам не нравится его язык.

— Еще бы. Он пишет не на итальянском, а на каком-то изобретенном им самим языке, зараженном галлицизмами. Жалкое зрелище.

— Но разве французские обороты не украшают ваш язык?

— Они делают его невыносимым, таким, каким был бы французский язык, если бы его нашпиговали итальянскими словечками.

— Вы правы, надо блюсти чистоту языка.

Как видим, Казанова, хуля в доме Вольтера его друга Альгаротти, вел себя довольно нагло, но он не мог удержаться. А тем временем Вольтер задал следующий вопрос:

— Могу ли я спросить, к какому жанру литературы вы относите себя?

Казанова решил сыграть роль благородного дилетанта.

— Путешествуя, я для своего удовольствия изучаю людей. Моим путеводителем является Гораций, которого я знаю наизусть.

— Вы любите поэзию?

— Это моя страсть.