Я, Роми Шнайдер. Дневник - Роми Шнайдер Страница 40

Я это принимала. Ведь это было единственное достижение, которым я горжусь и по сей день.

Я предполагала играть спектакль в Театр де Пари примерно четыре недели, не надеялась, что получится дольше держать Париж, — а получилось 120 представлений!

Это было прекрасное время, по-настоящему прекрасное время.

Наконец-то я снова была на коне. У меня был мужчина, который меня любил. Ален. Профессионально я больше не была «в отставке». Снова обо мне говорили как об актрисе. Причём в том кругу, который я ценила.

Пошли предложения. И из Германии тоже. Я знаю, сколько гнусностей распространяли обо мне, — потому что ни одного из этих предложений я не приняла.

Говорили: Роми зазналась, она не желает иметь ничего общего с немецкими продюсерами (и вообще ведёт переговоры только по-французски!). Говорили: Роми предала страну, в которой выросла.

Старая песня на новый лад.

А правда была намного проще: ни одно предложение мне не понравилось, потому что немецкие продюсеры и прокатчики никак не могли переключиться. Никак не могли понять, что после такой серьёзной роли на сцене я ни в коем случае не стану больше играть толстощёкую девчонку. Пути назад для меня больше не было, только вперёд.

Другие понимали это лучше.

В конце марта у нас был прощальный вечер с Лукино Висконти. Ален и я ужинали с ним вместе в парижском отеле «Беркли». Лукино рассказал нам о своём новом проекте в кино. Он хотел снять для фильма из отдельных эпизодов «Боккаччо-70» современный скетч по новелле Мопассана «У постели». Название — «Работа».

Вот содержание: молодая графиня плебейского происхождения узнаёт, что её муж граф Оттавио, владелец заведения, предоставляющего девушек по вызову, время от времени и сам не дурак попользоваться своими девушками. С этого момента графиня исполняет свой супружеский долг, только получив чек на хорошую сумму.

История мне понравилась.

— Кто должен играть главную роль? — спросила я Лукино.

За столом напротив сидела бывшая топ-модель Беттина, невеста Али Хана.

Лукино указал на неё:

— Вот такой я представляю себе графиню. Холодная, светская, властная, не слишком молодая...

Разговор перешёл на что-то другое. Потом мы попрощались ничего не значащими фразами. «Звони, если будешь в Париже». Что-то вроде этого, как обычно.

Но уже через неделю я получила телеграмму:

«Ты будешь играть для меня роль в „Боккаччо“? Лукино».

Я подумала, что секретарша что-то напутала. Я же знала, что Висконти совсем иначе представляет себе роль. Я не подходила по типажу.

И поэтому я вообще ничего не ответила. Ни к чему откликаться на каждую ошибку.

Но через два дня позвонил сам Висконти. Обиженный и разозлённый. «Ты могла бы в любом случае ответить, если получаешь от меня телеграмму, Ромина».

Я объяснила ему, что приняла это за ошибку или шутку.

— Никакой ошибки и никакой шутки, — сказал он. — Я продумал это дело. Будет куда аппетитнее, если роль сыграет молодая женщина...

Разумеется, я согласилась. Это был мой шанс теперь и в кино протолкнуться в первый ряд.

Фильм был снят во время парижских театральных каникул. В студии царила атмосфера солидности, которую всегда создавал Висконти. Для декораций он приволок из своего дома прекрасные ковры и картины. Поручил специально доставить из Флоренции бело-золотые старинные двери, чтобы его «графиня» получила достойное обрамление.

В эту «раму» он поместил меня. В роскошных платьях и вообще без них. И показал меня так, как меня ещё ни один режиссёр не показывал.

Американский продюсер Уолтер Вангер, посмотрев «Боккаччо-70», телеграфировал Висконти: «Никогда ещё актриса не была так „сервирована“, как Роми в этом фильме, никогда ещё актриса не была так изысканно подана и освещена».

Однако всё это отнюдь не помешало нам устроить обязательный скандал. Вероятно, этот скандал говорит о моём отношении к мужчинам больше, чем любые психологические изыскания.

Хочу рассказать, как это было.

В одной сцене фильма я должна ехидно сказать мужу:

— Вы скучаете со мной, не правда ли? Может, у вас денег не хватает?

Висконти казалось, что я произношу фразу недостаточно едко. Я думала иначе. Мы поспорили. Вдруг он пробурчал:

— Делай в точности что я говорю и ничего другого...

Ален Делон в это время снимался в Риме у Антониони и заехал навестить меня на съёмках. Он был (вместе с нашим продюсером Карло Понти) свидетелем этой сцены.

Я произносила фразу ещё язвительнее — и в этот момент заметила, что Висконти повернулся к Алену и подмигнул ему. Ну, мне этого хватило.

Это понятно любой женщине. Выглядело это так, как будто он хотел сказать Алену: глянь-ка, мой дорогой, вот как надо нажимать на девчонку. Тогда она чувствует.

Я взвыла от гнева. И потом целых три дня разговаривала с ним только по необходимости.

Лукино наверняка понял, что происходило со мной. Когда съёмки закончились, он пригласил меня к себе домой и после трапезы бесконечно нежным жестом надел мне на палец драгоценное кольцо, наследство своей матери.

Я такой человек, что не умею порой правильно обставить подарок. Я его швыряю и смотрю в другую сторону.

Лукино умеет одаривать.

Мы никогда не говорили о том случае, но он прекрасно знал, чем он меня ранил.

Висконти — один из тех гениальных и в то же время устрашающих режиссёров, о которых вечно предупреждают коллеги. «Ему палец в рот не клади! Руку откусит. Он тебя просто уничтожит. Как только фильм будет окончен, так и с тобой будет покончено».

Они меня предупреждали о Висконти и о Фрице Кортнере, пока я с ним не сделала «Лисистрату» на Немецком телевидении. Они предупреждали меня и насчёт Анри-Жоржа Клузо, по сравнению с которым Висконти был просто милашка, и наконец меня предостерегали в отношении Орсона Уэллса.

Однако с каждым из этих режиссёров у меня сложились прекрасные отношения. Не только никто из них не «покончил со мной», но, наоборот, именно они и сделали меня тем, что я есть сегодня. Актрисой, и не только по документам.

Париж, 25 мая 1961 года

Мой дорогой господин Кортнер,

Вы меня уже разнесли в пух и прах и выбросили в кучу прочих «вероломных» душ? Или я ещё могу рискнуть и послать Вам несколько слов? Я ведь оптимистка, как Вы знаете, — это, кстати, себя оправдывает! — не один лишь оптимизм, это было бы слишком просто (а я не люблю и не ищу таких простых вещей), — но я думаю, что быть оптимистом — это часто помогает, я же это Вам всегда говорила, в Гамбурге: «Вы — пессимист?» Нет, Вы, напротив, один из немногих, кто не думал обо мне плохо — и это было для меня трамплином! Даже более того — нет нужды объяснять.