Вторжение в рай - Алекс Ратерфорд Страница 40

Разумеется, по сравнению с изысками Самарканда все это выглядело, мягко говоря, грубовато, однако можно было себе представить, каких трудов стоило Ибрагиму-Сару обустроить такой роскошный походный лагерь, чтобы достойно принять высоких гостей. Прошлой ночью, когда они, подъехав к лагерю, увидели среди множества палаток разбитый в центре, специально для Бабура, высокий круглый шатер, над которым реял желтый стяг Ферганы, это, несомненно, произвело впечатление. Что, безусловно, входило в намерения его будущего тестя.

Судя по свету, пробивавшемуся в щели закрепленного гравированными застежками полога, рассвело уже довольно давно. Юноша вернулся мыслями ко вчерашнему пиру, на котором подавали жирный рис, баранину, корнеплоды и крепкие напитки. Прием был устроен под великолепным, расшитым навесом, куда вела мягкая ковровая дорожка. Возможно, юноша предпочел бы провести вечер в обществе Исан-Давлат, Кутлуг-Нигор и сестры в шатре, отведенном для женщин, однако, разумеется, это было недопустимо. Вместо этого он, как и подобает гостю, любовался выступлениями жонглеров, пожирателей огня и невероятно гибких акробатов, а также танцами пухлых девушек, дерзко заглядывавших ему в глаза, призывно покачивая впечатляющими грудями и бедрами.

А потом, в то время пока он сидел и улыбался, воины — его и Ибрагима, пели и танцевали вместе, выпивали за здоровье друг друга, как братья по оружию, каковыми им вскоре предстояло стать. Некоторые из них на радостях перебрали, так что падали на пол и тут же засыпали. Бабур обычно мог выпить не меньше любого взрослого мужчины, но на сей раз пил мало, рассчитывая, что Ибрагим-Сару поведет речь об их будущем союзе.

А обсудить было что. Располагая силами своего тестя, Бабур — он в этом не сомневался — мог взять штурмом Акши и вернуть себе трон не через несколько месяцев, а в считаные недели. Неплохо было бы обсудить вопрос и о том, как ему вышибить родича Махмуда из Самарканда. Но Ибрагим-Сару предпочитал вести лишь учтивую, ни к чему не обязывающую застольную беседу, а Бабур со своей стороны решил, что навязывать на пиру серьезные разговоры было бы невежливо, и потому не настаивал.

Отбросив меховое покрывало, под которым он урывками спал, юноша встал, думая о том, что ждет его впереди, и вздохнул. Он досадовал на себя самого и на сложившиеся обстоятельства, и сейчас, наверно, все бы отдал за возможность вести своих людей в бой, а не идти сочетаться браком с совершенно незнакомой девицей. Но он был не только правителем, завоевателем, воином, но теперь уже и мужчиной. И разве во время вынужденных скитаний, проводя ночи на твердой земле, укрываясь от холода звериными шкурами, он не грезил о мягких, теплых, женских телах?

Что ему мешало просто призвать какую-нибудь красотку на свое ложе? На этот вопрос он и сам едва ли мог ответить с уверенностью, и то была излишняя щепетильность единственного сына, лишившегося отца. А может, нежелание стать отцом в столь затруднительных обстоятельствах. Возможно, ему казалось, что связь с доступной женщиной уронит его достоинство, и он не хотел сближаться ни с одной из них, памятуя, что неподобающие связи стали причиной бедствий для многих отпрысков великих родов. Но сегодня ночью он наконец постигнет, каково это — обладать женщиной. На самом деле ему надо радоваться.

Бабур хлопнул в ладоши, призывая четверых слуг, приставленных к нему тестем в знак особого почтения. Сам он считал это лишним, но сегодня, в день свадьбы, не считал возможным отступать от условностей. Судя по приглушенным голосам снаружи, прислужники дожидались у шатра наготове и появились мгновенно, откинув полог и впустив внутрь солнечный свет.

Свадебный наряд Бабура был распакован еще прошлой ночью и лежал на выпуклой крышке сундука. Он включал в себя штаны из мягкой оленьей кожи, тунику из желтого шелка, подпоясанную тяжелой золотой цепью, которую надевал в день бракосочетания его отец, и длинный халат из бронзовой парчи. Рядом на табурете лежала высокая, с пышным плюмажем из перьев, темно-синяя бархатная шапка, которую Ханзада собственноручно расшила мелким жемчугом.

Два часа спустя, отмывшись в банной палатке водой, нагретой на раскаленных камнях, где он позволил слугам растереть все его тело пучками свежих ароматных трав, а также расчесать и умастить длинные, черные волосы, Бабур облачился в праздничное одеяние и был наконец готов. Он вышел на солнечный свет, и орлиные перья на его высокой шапке отбрасывали на землю длинные, приплясывавшие при ходьбе тени.

Неожиданно с противоположной стороны лагеря донеслись вопли и стенания.

— Это в женских шатрах оплакивают разлуку с невестой, повелитель, — объяснил один из слуг, заметив на лице Бабура недоумение. — А также то, что всего через несколько часов она распростится со своей невинностью.

Женские голоса звучали все громче, срываясь на визг. Ничего приятного в этих звуках не было — то ли дело веселые, радостные песни, звучавшие на свадьбах в селениях Ферганы. По его разумению, подобный вой больше подошел бы для поминок.

На радость юноше из своего шатра, установленного рядом с шатром Бабура, вынырнул празднично одетый Вазир-хан.

— Приветствую тебя в день свадьбы, повелитель.

Единственный глаз воина светился теплом, и юноша в который раз возблагодарил судьбу, подарившую ему такого соратника.

— Повелитель, ты хоть завтракал?

— Есть не хочется. Воды попил, и ладно.

Во взгляде старшего друга Бабур увидел понимание.

— Скоро почтенная стража сопроводит тебя в брачный шатер.

— Вазир-хан…

Бабур и сам-то не знал, что именно он хотел сказать, но прежде, чем успел хотя бы подумать об этом, воздух заполнился заглушившим женские вопли ревом труб и грохотом барабанов, и увидел направлявшихся к нему, следуя за музыкантами, воинов Вазир-хана, в ярко-желтых цветах Ферганы, одеждах. Конюх вел в поводу любимого гнедого молодого эмира под великолепным желтым чепраком, с желтыми лентами, вплетенными в густую гриву и сбруе, осыпанной желтыми самоцветами.

Вскочив в седло, Бабур позволил почетному караулу сопроводить его в тот самый шатер по середине лагеря, где прошлой ночью состоялся пир, а нынче его поджидал Ибрагим-Сару с дочерью. Когда юный эмир спешился, воины-манглиги, в темных одеяниях, салютовали ему оружием, и он медленно, под оглушительный рев труб, проследовал внутрь, где его приветствовал облаченный в темно-пурпурный бархат тесть. Часть помещения была отделена ажурной деревянной ширмой в пару локтей высотой, за которой находились женщины. Нижнюю часть лиц они прикрывали вуалями, однако над тонкой, полупрозрачной кисеей их темные, подведенные, с густыми ресницами глаза взирали на него с нескрываемым любопытством.

В центре, на почетном месте, он увидел свою бабушку, мать и сестру. Исан-Давлат сидела очень прямо, укутав голову и плечи в голубую, расшитую золотыми звездами шаль. Кутлуг-Нигор в свободной тунике из розового шелка, с несколькими длинными нитями жемчуга на шее, взирала на него с гордостью, тогда как очи Ханзады, куда более круглые, чем глазки местных женщин, просто сияли.