Крест любви. Евангелие от Магдалины - Мариан Фредрикссон Страница 40

В библиотеке наступила такая тишина, что послышался шум ветра в кронах садовых деревьев.

Наконец заговорил Леонидас:

– Это правда, равви. Марии не будет покоя, если станет известно, кто она такая. Свой вклад в общее дело она внесет здесь, в библиотеке. И эти записи сохранятся в тайне до тех пор, пока свары между сектами не предадут забвению.

«Они правы», – думала Мария, но все еще была полна противоречий. Но только Леонидас понимал, что Мария могла почувствовать себя одинокой. «И все-таки я особенная», – думала она и молчала.

Амаха и Леонидас продолжали беседу о гностиках. Раввин сказал, что многое в гностическом учении так велико и непостижимо, что не оставляет ничего надежного и понятного, на что можно было бы опереться.

– Путь человека к Богу в самом себе таит ловушки, – продолжал он. – Так, например, гностики не различают видение и явь. Кто угодно может получить откровение, а потом превратить его в учение. По собственному вкусу они могут что-то добавить или убрать. Петр прав в том, что христианство, так же как иудаизм, должно иметь твердую основу с определенными догмами, для того чтобы люди по всему миру могли вернуться к единой и нерушимой истине.

Мария молчала. «Стало быть, многообразие тоже от лукавого», – думала она. Иисус сам говорил ей: «Не пишите законов…» Но это было всего лишь видение. Мужчины продолжали разговор, но Мария уже не слушала. Она задала вопрос, только когда равви Амаха уже собрался уходить:

– Почему ты не перейдешь в христианство?

Он покраснел, и Мария поняла, что затронула что-то очень личное. Раввин, как человек воспитанный, снова сел и попытался дать честный ответ.

– Это все потому, что я тесно связан с иудейской верой. Как и все правоверные иудеи, я жду Мессию, царя, который во всем блеске и силе своей власти освободит наш народ.

Он обращался к Леонидасу, несмотря на то что вопрос задала Мария. На лице грека были написаны удивление и разочарование, равви Амаха развел руками и внезапно разразился многословием:

– Вы ведь должны понимать, что эта мечта не вяжется с босоногим проповедником из Галилей, который позволил себя казнить как мятежника…

Мария хотела крикнуть, что у Иисуса были сандалии, но вместо этого сказала:

– Как же Он должен был появиться? На облаке, посланном вседержителем, иудейским Богом, чтобы уничтожить все прочие народы?

Равви Амаха замолчал, углубившись в размышления. Напоследок он сказал:

– У него была власть, у твоего Иисуса, это следует из ваших рассказов. Но для чего Он ее применял? Излечил несколько сот страждущих от болезней – несколько сотен из миллионов людей, страдающих в мире. Чему это послужило? Уменьшило страдания, перевернуло какие-то основы мироздания? Разве зло не так же сильно, как и всегда? И страдания, и несправедливость? Его красивые слова не новость, до Него Израиль повидал множество пророков, вещавших, по большому счету, об одном и том же.

На мгновение воцарилась тишина, но потом ее снова разорвал голос раввина:

– Почему Его деяния так ничтожны? У Него же была сила. Он не должен был раздавать ее отдельным несчастным.

– Но в том и заключалось Его величие. Неужели ты не понимаешь, что именно при встрече человека с человеком рождалось что-то новое? Новое понимание, новый путь. Я слышала, ты говорил, что есть лишь один способ послужить Богу – увидеть Его в каждом нищем.

Равви Амаха со стоном собрался возразить, но Мария его остановила:

– Послушай меня, – сказала она. – Что Мессия должен был изменить своими великими деяниями? Новые догмы иногда приносят новые страдания, а также новые мятежи, новые беды, новые войны.

Она наклонилась вперед и продолжила, выделяя каждое слово:

– Чему учил нас Иисус – так это видеть и любить, и заботиться о каждом отдельном человеке. Вот это было ново.

Равви Амаха вновь попытался что-то объяснить, но был прерван Леонидасом:

– Я не понимаю тебя. Все так, как говорит Мария. Что бы случилось, если бы пришел ваш Мессия и отдал иудеям мировое господство? Кровавая резня с теми, кого вы называете язычниками. А через некоторое время побежденные народы поднялись бы, чтобы отомстить.

– Я говорю о Божьем Царстве, – вымолвил раввин, голос его уже утратил звучность.

– И что же это?

– Царство не от мира сего.

– Ты знаешь, кому принадлежат эти слова?

– Нет.

– Это сказал Иисус.

– Я не знал этого, – ответил равви Амаха.

Тем вечером, укладываясь в постель, Мария думала только об одном – она наконец – поняла, почему Петр и другие апостолы не слушали, когда Иисус говорил о своих унижениях и смерти. Образ иудейского Мессии был несовместим с той судьбой, навстречу которой в полном отчаянии и с широко открытыми глазами шагнул Иисус.

Она уже засыпала, когда в ее сознание ворвался рев с Голгофы: «Другим он помог, а себе помочь не может». И этот презрительный гогот… Мария села, пораженная мыслью. Может быть, этого Он хотел, предаваясь на распятие? Показать, как имеющий власть может избежать ее применения? «Возьмите свой крест и следуйте за мной», – всплыл из памяти еще один голос и то утро, когда Мария была в Вифании, неподалеку от Иерусалима.