Оренбургский владыка - Валерий Поволяев Страница 40

Дутову показалось, что у него перед глазами закрутились крупные зеленые звезды. Приказ № 114, подписанный Гучковым, исключал из обращения выражение «нижний чин» — его заменили простым, невыразительным словом «солдат». Полностью отменялось также всякое титулование: вместо «вашего превосходительства» к генералам теперь обращались скромно «господин генерал» и так далее. А ведь отменить старое обращение — это все равно что во главе воюющей армии поставить сопливого подпоручика.

Дутов поморщился и извинился перед горбоносым — агитационную инициативу нельзя было упускать. Через два часа он уже находился в другом спешенном полку, в других окопах…

Тридцатого апреля, ночью, Гучков подал в отставку. Офицеры вздохнули свободнее.

— Жил смешно и умрет грешно, — предположил один из казачьих офицеров, зашедший в комнатенку Временного совета, в которой сидел Дутов.

Казак этот не ошибся.

В мае семнадцатого года Дутов вместе со своим коллегой из Временного совета был принят Керенским. Разговор продолжался полтора часа.

Дутов Керенскому понравился. Настолько, что, когда прощались, Керенский долго тряс ему руку и говорил, будто купец, которому удалось продать залежалый товар:

— Заходите еще, обязательно заходите! — жесткий ежик на крупной голове Керенского смешно дрожал, кожа на лице была какой-то лиловой, странной. — Как только появятся новости — милости прошу!

А, между прочим, «залежавшимся товаром» этим была Россия.

Оставаясь один, Дутов иногда думал о своих однополчанах — как они там живут? Чем дышат? Как воюют? Сведений о том, что его полк вел какие-то успешные действия, к Дутову не поступали. Линия фронта деформировалась, фронт перестал быть фронтом, и это беспокоило Дутова.

Керенский о толковом, умеющем четко и логично рассуждать войсковом старшине не забыл — вскоре Дутов был приглашен на заседание Военного министерства. Именно он, а не Савватеев, и не член совета Греков, с которым они вместе были на приеме у бывшего адвоката, внезапно вознесшегося на высоты российской власти.

Дутов довольно потер руки:

— Этак меня скоро будут приглашать на заседания всего правительства.

Он был недалек от истины. Сидя у себя в кабинете, шумно гонял чаи с баранками, принимал посетителей и удивлялся: «Неужели так легко можно пролезть наверх?..»

Второй казачий съезд открылся первого июня семнадцатого года. Председателем съезда был единодушно избран Дутов. Стремительное движение вверх продолжалось. Все лозунги и постулаты, о которых Дутов много рассуждал у себя в кабинете в Питере, или выступая в окопах перед солдатами в рваной форме, были на съезде приняты.

После съезда Дутова начали приглашать на все заседания Временного правительства. То, о чем он мечтал, сбылось. Темные блестящие глаза его горели — Дутов был доволен собою.

Фронт тем временем развалился совсем. Солдаты, застрявшие в окопах, думали не о том, как поскорее переломить хребет грозному противнику — а ломали голову над другим: как бы смотаться в хлебный Питер, поиграть в демократию, попить самогонки, да пощупать на чердаке какую-нибудь задастую бабенку. Дисциплина в армии была вообще забыта — особенно после того, как Керенский подписал «Декларацию прав солдата» и приказал развесить ее по всей России на заборах.

Россия покатилась вниз, будто с крутой горы тяжелый поезд, все больше и больше набирая скорость. Керенский лихорадочно прощупывал свое окружение — он не знал, на кого можно сделать ставку, кто способен остановить это страшное разложение страны. Наконец он нашел такого человека. Это был Корнилов [21]— решительный, жесткий, умеющий воевать генерал.

Корнилов потребовал от бывшего адвоката, возглавившего правительство, восстановления смертной казни.

— Иначе ни на фронте, ни в России порядка не навести, — заявил он. — Надо, чтобы люди боялись хоть чего-то, сдерживали себя. Если этого не будет — всем нам придет конец!

— А что скажет на это Совет рабочих и солдатских депутатов? — заколебался Керенский.

Казачий совет поддержал Корнилова. Дутов поехал в Ставку, встретился там с новым главнокомандующим; вернувшись в Питер, поблескивая глазами, заявил:

— Корнилов — действительно наше спасение. Другого спасения нет!

Керенский засуетился — понял, что появилась решительная сила, человек, который, если понадобится спасать Россию, может во имя этой цели смести кого угодно, в том числе и самого Керенского. Он совершил несколько спешных поездок на фронт. Поездки эти вызвали у офицеров горькие улыбки. Неприязнь фронтовиков министр уловил очень четко и не на шутку разозлился.

— Я единственный, кто выступал против смертной казни, теперь все — хватит! — заявил он громко. — Пусть Корнилов поставит всех вас под дула винтовок!

Керенский, как всегда блефовал — он считался большим мастером по этой части. В конце концов поняв, что никогда не овладеет тонкостями военного дела, Керенский сдал свой министерский портфель террористу Борису Савинкову, сам же решил сосредоточиться на управлении разваливающимся государством. Ощущал себя Александр Федорович по-прежнему неуверенно, опасность, как он считал, продолжала исходить от Корнилова, и Керенский метался из одного угла в другой — то ночевал в Гатчине, то во Пскове, то на одной из питерских квартир.

Печать тем временем заговорила о предстоящем выступлении большевиков — партия Ленина решила вооруженным восстанием отметить полугодовой юбилей Февральской революции и преподнести Керенскому подарок. Александр Федорович заметался еще пуще — ему стало страшно.

Корнилов для наведения порядка двинул в Питер конный корпус под командованием генерала Крымова [22]. Керенский перетрухнул совсем — хоть пеленки под человеком меняй: он посчитал, что конники, находившиеся уже совсем недалеко от столицы, первым делом повяжут его, — и снял Корнилова с поста главнокомандующего, а корпусу Крымова велел возвращаться на фронт.

— В окопах для ваших лошадей найдется больше овса, чем в Питере, — сказал он.

Корнилов отказался подчиниться приказу, честный генерал Крымов меж двух огней не выдержал и застрелился. А Керенский только руки потер, будто получил от этого горького спектакля удовольствие, более того — велел вооружить питерских рабочих.