Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский Страница 40

В результате постепенно начинали стекаться самые разные сведения. Больше всего отловленные люди грешили на беглого монаха Гришку Отрепьева:

– Он-де хвастался московским престолом завладеть.

Но были сведения, значительно менее ясные и оттого значительно более опасные. Это были слухи о каком-то боярском сыне, который и в посольстве Сапеги был замечен, и в виде монаха проходил в разных донесениях государства.

Приставы и другие доносящие люди его нигде не трогали и не задерживали, потому что бумагами он был снабжен самыми что ни на есть царскими.

* * *

В Киеве, в Печерском монастыре, Григорий Отрепьев прожил три недели. Надоело. И еда трудная, и службы тяжелые.

Решил перебраться дальше. Захотел податься в Острог, к тамошнему князю Константину Острожскому, который, говорят, принимал и кормил всех русских православных. Оттуда он решил податься еще дальше, но совсем не в Иерусалим, а к казакам на Днепр.

Отрепьев стал уговаривать своих друзей уходить вместе. Михаил сразу согласился. Но инок Варлаам, его туповатый спутник, уперся, не соглашался. Мало того, еще и настучал на Гришку настоятелю:

– Святой отец Елисей, не пускай дьякона Отрепьева дальше. Он собирался идти в святой Иерусалим, а теперь хочет идти в мир, к князю Острожскому. Хочет иноческое платье бросить и воровать.

Настоятель обиделся на Отрепьева. С его прибытием жизнь старца чуть-чуть разнообразилась. Он узнал много нового о московских делах. Сам он когда-то долго служил в Москве. Ему казалось, что в Гришке он нашел молодого, знающего и верного ученика, а может быть, и последователя.

– Так пусть идет куда хочет, – сердито сказал он. – У нас не Москва. Здесь, в Литве, земля вольная. Кто в какой вере хочет, тот в той и пребывает. А хочешь жить без веры, живи без нее, только закон не нарушай.

Варлаам просил оставить его в монастыре с братией: с Мисаилом и со старцем Ивашкой. На что настоятель ответил:

– Нечего. Четверо вас пришло, четверо и уходите. И ушли они вчетвером в Острог.

К князю Константину Острожскому попали легко. Опять выручил бойкий язык Гришки и столичные манеры. Князь принял их сам.

Князь Острожский ростом малый, с большой бородой, которую он клал на платок, когда садился, долго слушал о приключениях монахов. Спрашивал о жизни на Московии. О судьбе знакомых княжеских родов. И все прикидывал, под чьей рукой – литовского короля или царя московского – удобнее жить.

Сам он был православным, а сын его Януш уже был католиком. Наступление католичества явно угнетало князя – этого старого приверженца православия.

– Ладно, – сказал он Григорию, – ты будешь жить здесь при мне какое-то время. А вы трое направляйтесь в Троицкий Дерманский монастырь. Там вас примут по моему слову.

Григорий довольно удачно крутился при большом князе. Будь он более холуйски настроен, мог бы, пожалуй, сделать классную секретарскую карьеру. Он много знал, умел выделять главное, был в меру боек и смел.

«Странно, – думал он, – все это не для меня. А что же для меня?»

Через некоторое время он, под видом посещения друзей из Троицкого монастыря, ушел из Острога, но в Дерманский монастырь не явился. Попал в город Гошу.

В городе была прекрасная арианская школа. Можно было многое изучить на европейском уровне, а главное – освоить латынь.

И в этот раз Варлаам настучал на него. Приперся к князю сообщить, что Гришка сбросил иноческое платье, хочет воровать, хочет религию поменять, трон московский получить хочет.

– Арестуйте Гришку. Посадите в каменный подвал для уразумления!

Дворовые княжеские люди сказали Варлааму:

– Здесь земля вольная, кто в какой вере хочет, тот в такой и живет! Какой трон хочет, тот и получает!

Варлаам кричал и требовал князя. Трое слуг не могли с ним справиться.

Князь Константин вышел на крик монаха и заявил:

– Да у меня сын родной родился в христианской вере, а теперь держит ляшскую. И мне его не унять. Гоните его вон!

– Ну и человек, – удивлялся потом Отрепьев на Варлаама Яицкого, – ест мое, пьет на мое, мое носит и на меня же доносит. Истинно русская душа.

После долгого общения со своими «правильными» и достаточно мерзкими друзьями он видел один путь: идти к совсем иным людям.

Он ушел к запорожским казакам.

Там он, как стало известно вездесущему Варлааму, оказался в роте самого отчаянного куренного атамана – Герасима Евангелика.

Рыбак рыбака видит издалека. Не зря отчаянного головореза Герасима прозвали Евангеликом. Что-то религиозное в нем было. Может быть, некая слезливость после особенно кровавых дел.

Не говоря о себе, Отрепьев на всякий случай сеял среди казаков новейший московский слух о чудесном спасении царевича Дмитрия.

Казакам сей слух был глубоко по сердцу. Потому что Годунов с его мягкой железной лапой все больше и больше прибирал казачество под себя.

И уже очень многие казачьи проблемы решались не на кругу, а в проклятой, не совсем ясной и очень опасной Москве.

* * *

Наконец-то прибыл долгожданный святой отец Франц Помасский. Дмитрия немедленно привели к нему.

Беседа состоялась в комнате отца Ричарда Мальчевского. Того самого, который устраивал Дмитрия в оршак. Отца Ричарда в комнате не было.

– Покажите мне, друг мой, вещицу, которую вы показывали отцу Ричарду.

Дмитрий протянул камзольскую пуговицу.

– Что вы можете мне о ней рассказать? – спросил отец Франц.

Дмитрий ответил так же, как он отвечал отцу Ричарду:

– Я думаю, вы знаете о ней больше, чем я.

– Пожалуй, вы правы. Так или иначе вы тот человек, которого мы давно ждем, – царевич Дмитрий.

– Это вы сказали, святой отец, – произнес царевич, и священник с интересом посмотрел на него.

– Значит, будем выходить в открытый свет. И сделаем это так. Я дам вам капсулу, ваше царское величество, и вы примете ее. После этого с вами случится приступ, и вы будете почти при смерти.

Дмитрий насторожился.

– Через это придется пройти. Когда к вам придет священник исповедовать вас, расскажете ему, кто вы есть на самом деле. Царский крест при вас?

– При мне.

– Покажете его отцу Дзюровскому. Он православный и ничего о вас не знает. И вообще о вас здесь, да и во всей Польше, никто ничего не знает, кроме меня. А я знаю только ту малость, которая мне положена.

Дмитрий давно уже понял, что все, кто о нем знает больше, чем положено, быстро отправляются в значительно лучшие края, чем местные. Ему не хотелось, чтобы это случилось со священником Ричардом Мальчевским и особенно со старым воином Ришардом Бучинским.