Белые раджи - Габриэль Витткоп Страница 40

Над Сандоком висел тяжелый запах падали, и оставшийся теперь практически один Рентап сознавал, что его замок перестал быть неприступным, а сам он - больше не бертуах. Прихрамывая, бегал он вдоль раскрошенных ядрами крепостных стен, старательно целился, испуская победный рев всякий раз, когда снаряд попадал в цель, и бежал дальше, пытаясь защитить себя отовсюду. Глаза наливались кровью, и, покрытый коркой пыли и пота, он кашлял в облаках порохового дыма, спешил от одного пролома к другому, разговаривал сам с собой.

Одним октябрьским вечером Рентап понял, что Сандок неминуемо падет. Развалины были страшными и жалкими, напоминали нагромождение обломков у подножия склона. В пустынных, заваленных мусором дворах и под обрушившимися навесами, на кувшинах и больших китайских вазах, на кипах парчи и инкрустированном оружии, на грудах брошенной посреди свернутых ковров и обтрепанных подушек серебряной посуды вспыхивали отблески пламени. Огонь окрашивал розовым так и не открытые сундуки, диковинные предметы, мешки с пряностями, навигационные приборы и пиратскую добычу - все те богатства, которые Рентап награбил за тридцать с лишним лет на джонках, в портах и на речных берегах, но теперь, когда над Сандоком полыхал пожар, вынужден был бросить. Что ему теперь оставалось? Где его мечта о могуществе и где обильная жатва? Пока, словно загнанный хищник, он бежал меж Деревьев, единственной его собственностью оставалась жизнь. Внезапно огонь добрался до порохового склада, и, подобно вулкану, осветив вершины на десятки миль окрест, крепость взорвалась.

Побежденный и униженный Рентап укрылся в хижине на берегу Энтебаи, брошенный всеми, кроме престарелого раба и слепого ребенка Саджи, от которого вождь когда-то отрекся. Пока он лежал, харкая кровью, на циновке, оба побирались и воровали ради него. Однажды вечером они нашли его в нескольких шагах от хижины, в папоротниках. Рентап выполз на улицу, чтобы умереть на боевом посту. Он так и остался несломленным. «Несломлен», - гудела гора, пока Рентапа хоронили двое нищих. «Несломлен», - твердила река. «Несломлен», - вторили джунгли.

В 1862 году в Лондоне открылась Всемирная выставка, и раджа подумал, что давно заслуживший отпуск Чарльз с удовольствием и интересом ее посетит. Он прибыл в апреле и вскоре, по желанию дяди, принял фамилию Брук. Переход власти от одного к другому должен был осуществиться только после смерти Джеймса, но в действительности он уже произошел с разгромом Рентапа. Хотя некоторые политические последствия и, главное, душевное состояние раджи предвещали закат его эпохи, а положение Брука Брука, несмотря на кажущееся примирение, оставалось крайне зыбким, перевес Чарльза и его роль в усмирении раджа позволяли предвидеть его дальнейшую карьеру. Устранив Рентапа, он нанес мятежному сопротивлению показательный удар и подспудно определил условия наследования.

Чарльза Брука глубоко воодушевила выставка со всеми ее вращающимися винтами, сцепляющимися зубчатыми колесами, чугунными цилиндрами, шатунами и поршнями, буйством энергии, апофеозом гениальной изобретательности и металлургического мастерства. Сараваку нужны были краны, сеялки, молотилки, тестомесилки, центрифуги, металлические мосты и семафоры. Необходимо было также построить благородные колоннады для почтамта или музея, правда, не слишком дорогостоящие и без сфинксов, ведь это накладно, да и ни к чему. Большие стекла внушили Чарльзу мысль об аквариуме, но это как-нибудь потом, когда уравновесится бюджет... В голове у него громоздились планы, но он их тасовал, упорядочивал и сортировал по степени неотложности. Чарльз был буквально наэлектризован.

В остальном же Лондон ему не понравился: пропахший газом и сажей черный город, где у ступеней Собора святого Павла попрошайничали покрытые коркой грязи уличные девчонки в легкомысленных шляпках, а прямо под аркадами Хэймаркета средь бела дня приставали к прохожим шлюхи. Чарльза это шокировало: он не был ханжой, а просто стеснялся. В британской метрополии с ее закопченными спиталфилдскими трущобами и надменностью Белгрейвии, двери которой напоминали визитные карточки, он чувствовал себя весьма неуютно. Очарование этих джунглей от него ускользало. Тем не менее, они были по-своему прекрасны и неистовы, окутывали бархатными тенями и туманами: их сизые покровы цеплялись за деревья, аканты фасадов, лошадиные морды и закругленные, изящные профили барышень были украшены длинными серебряными нитями.

Неразлучная с миссис Браун баронесса Бердетт-Кауттс (раджа нередко обращался к ним в письмах: my dear ladies) и слишком откровенный, неспособный скрывать свои чувства Чарльз мгновенно ощутили друг к другу острую и бесповоротную неприязнь. Поддерживать выгодные отношения Чарльз так и не научился. Джеймс был вне себя, баронесса - сама язвительность, а Чарльзу хотелось уехать куда-нибудь подальше. Например, в Кучинг. Куда он вскоре и вернулся. Осень прошла в экспедициях против группы охотников за головами - с неописуемой жестокостью грабивших население симанггангского района кочевников. Они обитали в лесах у речных порогов, и до них трудно было добраться. Во время одного из набегов туан муда со своим младшим братом Стюартом и двумя офицерами сумел окружить бандитов и захватил их врасплох с оружием в руках. Их было всего несколько человек - упрямых, непримиримых, с землистыми лицами.

— Немедленно расстрелять, - сказал Чарльз, а затем, ткнув в одного, прибавил:

— А этого бросьте на съедение муравьям.

Будто упавший в колодец камень, этот приказ вызвал долго не утихавшее эхо. Оно отдавалось целую вечность... Среди даяков поднялся ропот, а офицеры обменялись недоверчивыми, испуганными взглядами. Туан муда никогда не опускался до зверств. Вероятно, они неправильно поняли... Не может быть... Что это значит?

Губы Чарльза побелели под тонкими усами, и он холодно взглянул на побледневшего человека: вместо золотого ожерелья тот носил цепочку от часов.

В Сингапуре, в лакированной гостиной с плетеной мебелью, собрались трое джентльменов в белом, один из которых плакал и что-то бормотал.

— Ты написал мне письмо, представляющее акт открытого неповиновения и объявление войны. Ты бросаешь мне перчатку, обвиняешь в нарушении моих прав и цинично заявляешь, что согласен «взять на себя любые риски». Между тем я с некоторых пор рассматривал возможность бельгийского протектората и даже вступил, по твоей же инициативе, в предварительные переговоры с герцогом Брабантским, но ты официально сообщил ему от имени Верховного Совета об отказе передать полномочия Бельгии. Скрепя сердце, я вынужден идти на попятный - только представь себе мое смущение перед принцем. Не успел я испить эту чашу до дна, как ты бросаешь свой неслыханный вызов.

— Простите меня, дядя... Я писал в приступе гнева...

— Никакой гнев не оправдывает подобного акта неподчинения и вражды. Ты омерзителен, и все.

Брук отчаянно разрыдался. От стеснения Чарльз закашлялся. Хоть он порой не одобрял действий Белого раджи, малейшая критика с его стороны казалась бы вероломством, и потому он усматривал в поступках Брука Брука непростительную крамолу. Этот сдержанный, без лишней патетики выговор все же повлек за собой яростные письма Эммы. Джеймс оставался при своем мнении, поражаясь, как усердно мать очерняла его в глазах нежно любимой Ивлин.