Записки исторической сплетницы. О жизни королевских особ и аристократов XII-XVIII вв. - Мария Гаранина Страница 40

Но вот пришла пора Филиппу отправляться в Англию навстречу своей судьбе. Отец надавал ему кучу наставлений, как себя вести: «Войдешь – поздоровайся, мой руки перед едой, в носу не ковыряй, в скатерть не сморкайся, много не пей, поухаживай за невестой. Нет, понятно, конечно, что она немолодая, некрасивая, одинокая женщина…» «Она не женщина, она директор королева», – вяло огрызнулся Филипп и пошел собирать чемоданы.

Прибыв в Англию, Филипп и его испанская свита почему-то почувствовали, что им тут не рады. Наверное, потому что так оно и было. Хмурые лица англичан не давали никакой надежды на благополучное проживание в Англии. Невеста не понравилась ни жениху, ни его приближенным. Если когда-то Марию и отличала привлекательность, то теперь она начисто испарилась. Сказались жизненные испытания, плюс – хозяйке на заметку: если все время думать о своей якобы порочности и виновности перед всем миром и постоянно стараться искоренять в себе эти несуществующие качества, огонь в глазах очень быстро тухнет и ты превращаешься в унылое г… унылое существо, я хочу сказать. Испанцы узрели рано постаревшую, хилую, измученную, болезненного вида женщину без следа обаяния, хотя и роскошно одетую. И начали очень жалеть своего принца. Но тому жениться все равно пришлось, деваться было некуда. После первой брачной ночи один из приближенных Филиппа намекнул в письме: «Чтобы испить эту чашу, нужно быть богом». Видимо, принц за кружкой пива поделился с мужиками своими впечатлениями о сексе с женой. Впечатления были, мягко говоря, так себе.

А Марии очень нравилось быть замужем, хотя и о своем долге перед страной она старалась не забывать. Еще до помолвки королева говорила о том, что ее первый и главный муж – это Англия (эту фразу у нее потом слямзила сестричка Елизавета и в несколько переработанном виде использовала в пропагандистских целях), а Филипп будет вторым. «Выходит, у вас два мужа?» – осторожно спрашивали окружающие. «Выходит, два», – скромно отвечала королева. И оба Бунши. Права «второго мужа» были существенно ограничены парламентом, в управлении государством он участвовать не мог, и единственная надежда на укрепление его позиций – рождение наследника.

И, – о чудо! – вскоре после свадьбы Мария почувствовала первые признаки беременности. Чудо – это для нас просто фигура речи, а для Марии случившееся было чудом в прямом смысле. Она тут же уверовала, что на нее снизошло благословение Господне, что Бог ее одобряет, что она избрана Его орудием и вся такая прочая ерунда. Королева приободрилась и начала предпринимать более решительные шаги по сближению с Римом. Помогал ей в этом кардинал Реджинальд Поул, как раз в это время возвратившийся из-за границы. Поул был троюродным братом Генриха VIII и представителем династии Йорков, внуком мятежного герцога Кларенса, якобы утопленного в бочке с мальвазией. Когда-то матери Марии и Поула надеялись, что их дети поженятся. Наверное, это было бы неплохим вариантом – по крайней мере, с Поулом у Марии взаимопонимания было куда больше, чем с Филиппом. Не сложилось, тем более Реджинальд резко выступил против религиозных преобразований Генриха. Его самого Генрих из-за границы достать не мог, поэтому уничтожил под корень его семью, включая престарелую мать. Сломленный горем, Реджинальд находил утешение в служении Богу и был полон решимости восстановить в Англии старые порядки. В этом они с королевой были единомышленниками: оба считали, что с божьей помощью можно руками остановить мчащийся паровоз (горячий привет маме Марии), а фарш провернуть назад.

Начались первые, пока немногочисленные, сожжения протестантов. Увлеченная идеей своей избранности, Мария могла много чего наворотить, но сдерживал ее, как ни странно, Филипп. Будучи правоверным католиком и ненавистником еретиков, он тем не менее глаза на окружающую действительность не закрывал. Он видел, что англичане – дикий народ, не привыкший к таким изысканным культурным мероприятиям, как массовые сожжения людей на кострах. Если слишком настойчиво внедрять такие инновации, еще, чего доброго, всех испанцев на вилы поднимут, включая королеву, которая тоже наполовину испанка. А уж его-то самого – с дорогой душой и песней на устах! Поэтому Филипп увещевал жену, прямо как Беня Крик: «Маня, вы не на работе!… Холоднокровней, Маня!» И Маня слушалась, тем более будущий ребенок занимал все ее мысли. С ним связывались большие надежды на преобразование Англии и окончательное торжество католицизма.

Шли месяцы, проводились бесконечные богослужения о благополучных родах, Филипп терпеливо ждал, когда кончится эта тягомотина и можно будет свалить от скучной жены… Прошло девять месяцев, пошел десятый. Врачи и повитухи сказали, что неправильно посчитали дату родов и объявили новую – правильную. Одиннадцатый, двенадцатый месяц… А ребенка все нет. Оказалось, что его и не было – беременность была ложной. Никто не понимал, что это было: то ли королева всех обманывала, то ли на самом деле не знала, что происходит. В обман с ее стороны мне верится слабо: какой в нем смысл, если разоблачение в скором времени неизбежно? Скорее всего, Мария сама поверила в беременность, которая так ладно укладывалась в концепцию ее избранности, а когда себя основательно накрутила, то и признаки беременности появились, такое случается. Может, она страдала каким-то недугом, объясняющим ее состояние, – в числе прочих называют онкологию. Но бесконечно обманываться невозможно, пришлось признать, что наследника не будет. Странная история с беременностью сильно подорвала авторитет королевы, плюс начавшиеся казни…

А тут еще Филипп получил телеграмму от папы-императора: «Передаю тебе Нидерланды тчк К обязанностям правителя приступить с понедельника тчк Выезжай немедленно вскл Целую тчк». Филипп радостно собрал манатки и растворился в туманной дали, несмотря на слезы жены и ее просьбы остаться.

А Мария как с цепи сорвалась. Теперь она решила, что Бог отказал ей в своей милости, отняв у нее ребенка и мужа, потому что она не выполнила главную задачу: искоренение ереси. И яростно принялась защищать Бога на вверенной ей территории (как будто Бог сам о себе позаботиться не может). Участились жестокие казни. Казнили и мужчин, и женщин, и подростков, и стариков. Одним из самых знаменитых осужденных был архиепископ Кранмер, главный идеолог английской Реформации и сподвижник Генриха VIII. Мария, надо полагать, с особым удовольствием расправилась с ним, поскольку Кранмер способствовал разводу ее родителей. Вообще, в деле Кранмера Мария повела себя, простите, как полная идиотка. Перед угрозой костра Кранмер полностью отрекся от своих взглядов и объявил о своей поддержке нынешней религиозной политики. Тут бы его и освободить, а его отречение использовать как инструмент пропаганды: «Смотрите, даже Кранмер, ранее убежденный протестант, теперь с нами – значит, за нами правда! Вот что крест животворящий свет истины делает! Вливайтесь в наши ряды, товарищи, искореним вместе протестантскую заразу!» Но нет, Мария его все равно велела сжечь, добившись тем самым потрясающих результатов. На костре Кранмер заявил, что отрекся он под влиянием страха, но теперь он ничего не боится, его вера – истинная, и он вот прямо сейчас за нее умирает. И сунул в костер правую руку, потому что этой рукой он подписал отречение. В результате казненный архиепископ превратился в глазах общественности в мученика, а Мария – в злобную фурию, которая никак не насытится кровью своих подданных.