Год чудес - Джеральдин Брукс Страница 40

Уикфорды поначалу были так бедны, что могли позволить себе лишь самое простое орудие. Изогнутое, с длинным зубцом и обухом на конце, оно служило и молотом, и киркой. Орудие это – легкое, но не такое действенное – достанется Элинор. Я велела Мерри найти кожаные штаны и жилеты, предохранявшие ее отца и брата против сырости в забое. Старые вещи Сэма, которые все равно бы болтались на мне, после несчастного случая сделались непригодны. Когда я готовила его к погребению, мне пришлось по клочкам извлекать материю из раздавленной плоти.

У Элинор был такой тонкий стан, что одежда старшего сына Уикфордов пришлась ей впору. Я надеялась, что в этих вещах нет зародышей чумы. Роба Джорджа Уикфорда сгодится для меня: бедность не дала ему располнеть. Ножницами для стрижки шерсти я укоротила штанины на треть, затем вырезала несколько дырок на поясе и продела через них веревку, чтобы штаны не спадали. Жилет был явно широковат, но это меня не беспокоило. Шляпы мы тоже взяли, прочные, кожаные, с широкими полями для сальных свечей, которые будут освещать нам путь во тьме и освободят наши руки.

Глядя на Элинор в горняцкой робе, я вновь подивилась тому, какие странные события принес этот год. Угадав мои мысли, она рассмеялась:

– Все эти знатные предки, смотревшие на меня с портретов, все эти элегантные дамы в шелках и представительные господа с лентами через плечо… Что бы они сказали, увидев меня теперь?

Я не стала говорить ей, что сказал бы мой Сэм. «Ты, женщина, видать, повредилась умом, коли такое задумала». Ему бы точно было не до смеха.

Впрочем, никто, кроме Мерри Уикфорд, нас не видел, а ей мы вовсе не казались посмешищем. Она смотрела на нас горящими глазами, ведь мы были ее единственной надеждой. Когда мы были готовы, она повела нас на выработку. Я брела за ней следом, воображая, что ждет нас впереди, и ноги мои налились свинцом. При одной мысли о спуске в забой, о тесном пространстве без воздуха у меня занялся дух, будто я уже была под землей, а не в поле с медвяным запахом вереска.

Уикфорд хорошо потрудился над стволом шахты. Сколько бы местные ни сетовали на квакеров и их странную веру, никто не мог отрицать, что, взявшись за какое-либо ремесло, они все делают на совесть. Устье было облицовано известняковыми плитами, вниз вели прочные деревянные распорки. Однако стены ствола, как и в большинстве шахт, были влажными от сырости, а из трещин пробивались мхи и папоротники. С поверхности не разглядишь, глубоко ли уходит ствол и где начинается жила, но чем дольше мешкать, тем труднее будет решиться, сказала я себе и, свесив ноги, нащупала первую распорку.

Спустившись ярдов на двенадцать, я очутилась на небольшой площадке, откуда отходил вниз еще один ствол. Уикфорд благоразумно расширил площадку на шесть-семь ярдов, чтобы легче было переправлять наверх ведра с рудой. Когда я начала спускаться по второму стволу, меня окутала кромешная тьма. Я зажгла свечу, капнула салом на поля шляпы и закрепила ее там. Пламя прыгало и подрагивало, пока я медленно продвигалась вниз. Мерри говорила, что я увижу вход в пещеру у подножия второго ствола, и она оказалась права. На миг я представила, что почувствовал Уикфорд, обнаружив эту сокровищницу. В мерцающем свете видно было, где он отбил породу, чтобы расширить проход. Я без труда пролезла внутрь. Пол пещеры резко уходил вниз и был такой скользкий, что не прошло и минуты, как я упала, больно ударилась и поцарапала ладонь. Сидя в грязи, я ощутила, какой затхлый в пещере воздух, хотя выход на поверхность совсем недалеко, и во мне всколыхнулась тревога. Было холодно, но от страха я вся вспотела – кожу пощипывало, словно от тысячи маленьких иголок. Ужас разливался по телу. Дыхание сделалось шумным и прерывистым. Но тут подоспела Элинор, и я почувствовала на спине ее ладонь.

– Все хорошо, Анна, – прошептала она. – Здесь можно дышать. Здесь есть воздух. Обуздай свое воображение и не поддавайся тревоге.

Как только я поднялась на ноги, у меня вновь померкло в глазах, и я вынуждена была сесть обратно. Элинор продолжала говорить со мной, ласково, но твердо, и велела дышать в такт ее дыханию. Вскоре голова моя прояснилась, и я готова была идти дальше. Мы стали медленно продвигаться по скользкому полу – то пригнувшись, то, если кровля была низкой, на четвереньках, а то, если глыбы грозно нависали над головой, на животе.

Наконец в мерцающем пламени свечей мы увидели стену со сколотой породой и пошли вдоль нее, следуя направлению работ. Перед нами предстала высеченная на камне история угасания рода: сначала забой разработали весьма тщательно, вся руда была отколота, и места, которых касалась кирка Джорджа Уикфорда, гладко переливались в тусклом свете. Дальше удары сделались слабыми и неумелыми – это Клит с сыном продолжали работу одни. Добравшись до последних следов кирки, мы с Элинор опустились на колени, разложили перед собой орудия и бок о бок принялись за дело. Работа требовала таких усилий, что страхи на время вылетели у меня из головы. Я всю жизнь трудилась в поте лица: таскала воду, заготавливала сено, рубила дрова. Даже и не припомню, сколько раз я гналась за барашком и ловила его за заднее копытце, а в прошлом году я в одиночку остригла все свое поголовье, начав на рассвете и управившись к полудню. Но отрывать камень от камня – иной труд, и мне сроду не доводилось делать ничего тяжелее. Через полчаса у меня уже дрожали руки. Элинор, должно быть, пришлось еще хуже. Она быстро выбилась из сил, и чем дольше мы работали, тем больше времени ей требовалось на отдых после каждого удара. В конце концов удар пришелся по пальцу, и она вскрикнула от боли. Увидев, что у нее почернел ноготь и пошла кровь, я хотела было помочь ей, но она лишь махнула рукой и попросила меня не прерываться, а сама обвязала ушибленный палец платком и тоже возвратилась к работе. Она замахивалась снова и снова, медленно, а лицо ее, грязное и мокрое от пота, выражало твердую, точно камень, решимость. Ее хриплое дыхание вселяло в меня такой ужас, что я лишь радовалась, когда его заглушал стук железа о камень.

Мне же наибольших усилий стоило сдерживать тревогу. Я старалась уделять все внимание работе и не замечать ни склизкого мрака стен, надвигавшихся и отступавших в трепещущем пламени, ни мертвого воздуха с таким привкусом, будто из него давным-давно выкачали все хорошее, ни тяжести почвы и породы, нависших над моей головой. Каждый удар киркой отдавался дрожью в костях и даже в зубах. Много, много ударов ушло на то, чтобы сделать трещину достаточной ширины, чтобы туда можно было вогнать клин. Замахиваясь тяжелым молотком, я принялась со всей силы бить по клину в надежде отколоть сразу несколько больших кусков породы. Однако чаще всего удары приходились плашмя или же молот соскальзывал с клина, сбивая его в холодную хлябь, так что мне приходилось нашаривать его и начинать заново. Клин сделался скользким, а руки у меня онемели от холода, поэтому с течением времени мои умения ничуть не улучшились, а замерзшие пальцы все меньше подчинялись мне. Спустя несколько часов я готова была плакать от боли и досады, ведь, невзирая на все наши усилия, куча руды с породой у наших ног выросла лишь на несколько дюймов.

Элинор первой заговорила о том, чего самой мне сказать не хватило духу. За все время ей удалось отбить лишь горстку камней. Усевшись возле стены, она разжала кулак, и кирка со звоном упала на пол.