Связь времен. Записки благодарного. В Старом Свете - Игорь Ефимов Страница 4

— Так вот, как вы считаете, Игорь Маркович, — спросил лейтенант Коваль, — способен Ветохин написать талантливый роман или нет?

И тут я растерялся. Скажешь «неспособен» — они будут смотреть на него с пренебрежением и третировать, как обычного зэка. Скажешь «способен» — они засунут его в психушку на всю жизнь, чтобы он никогда не смог осуществить свои планы. После долгого молчания я извернулся примерно такой демагогией:

— Видите ли, гражданин следователь, по моим наблюдениям, культурный уровень советского человека необычайно вырос за последние годы. Мне часто приходится рецензировать рукописи, присылаемые в журналы простыми людьми. Я почти уверен, что сегодня каждый человек в нашей стране способен написать неплохой роман о своей жизни. ДАЖЕ ВЫ!

Дальнейшая судьба Ветохина заслуживает отдельного большого рассказа, и этот рассказ существует. Боясь потерять потом из вида столь замечательного человека, я нарушу хронологический порядок повествования, перепрыгну на двенадцать лет вперёд и вкратце расскажу конец его эпопеи, его «заплыва длиною в жизнь».

Ленинград, 1979 год. Отбыв десять лет лагерей, психушек, тюрьмы, бывший зэк Ветохин влачит нищенское существование, прирабатывает к пенсии случайными заработками — грузчиком в ресторане, продажей собранных грибов и клюквы на рынке. Но мечты о побеге не оставляет. И вот в очередной визит в Ленинградское бюро путешествий вдруг видит новое объявление: «Поступили в продажу путёвки на круиз "Из зимы в лето"». Теплоход «Ильич» отправлялся из Владивостока на юг, достигал экватора и возвращался обратно. Всё путешествие занимало месяц. Так как теплоход не заходил в иностранные порты, виза для поездки не требовалась. Стоимость путёвки, включая перелёт Ленинград-Владивосток, — 580 рублей.

Как Ветохин наскребал эти деньги, как просиживал ночи над картами южных морей и архипелагов, над книгами об акулах и ядовитых медузах, как, к своему изумлению, получил разрешение на въезд в пограничный город Владивосток, как, уже с борта теплохода, вглядывался в проплывающие вдали силуэты филиппинских и индонезийских островов — это дивная тема для телесериала, для Голливудского триллера. Достигнув экватора, теплоход повернул обратно на север. Ветохин понял, что дальше откладывать нельзя. В ночь с 9 на 10 декабря от открыл иллюминатор в своей каюте и прыгнул с восьмиметровой высоты в волны Молуккского моря.

До ближайшего острова Бацан было около 25 километров. Но когда закалённый пловец-марафонец преодолел это расстояние, коварные прибрежные течения начали раз за разом относить его от манящей полоски прибоя. Из-за солёной воды глаза превратились в две пылающие раны, взошедшее экваториальное солнце сжигало кожу лица, мучительная судорога стянула икру правой ноги так, что она сделалась камнем, наполненным болью, жажда раздирала горло. По оценкам самого Ветохина, заплыв занял 20 часов, что, при средней скорости 2 км/час, составит 40 километров. Индонезийцы в моторной лодке были изумлены, увидев в прибрежных джунглях ободранного белого человека с седой шевелюрой, с трудом махавшего одной рукой (другая отказывалась служить) и выкрикавшего единственное всем понятное слово: SOS! SOS!

Четыре года спустя, оказавшись в Америке, Ветохин сумел написать свою книгу, которой так опасался симферопольский лейтенант Коваль. Православные русские американцы взяли под своё покровительство смелого собрата по вере и помогли ему издать по-русски и по-английски подробные мемуары, которые он назвал словами из своего психиатрического диагноза: «Склонен к побегу».

В 1983 году я, находясь в Мичигане, получил эту книгу с дарственной надписью от автора. Читал с волнением, с полным доверием, с радостью за героя-пловца. Но лучше бы я оставил чтение, не открывая последнюю часть — «Размышления советского политзаключённого». Там, в главе 65, под названием «О будущем устройстве свободной России» можно прочесть такие рекомендации:

Будущее устройство России должно основываться на принципе «Никто не забыт и ничто не забыто!»… Нельзя допустить, чтобы люди, потерявшие здоровье в борьбе с коммунизмом, влачили бы жалкое существование из-за недостатка средств. Средства на все эти цели можно получить за счёт конфискации имущества у коммунистов и за счёт неоплачиваемой принудительной работы коммунистических преступников.

Главные коммунистические преступники или их кровные родственники, если эти кровные родственники пользовались при коммунизме особыми льготами, должны понести более суровое наказание. Никто из коммунистических преступников не должен избежать наказания… Мы… должны искать своих врагов во всех странах мира, потом привозить их в Россию и казнить публично — и без всякого срока давности… Россия с первых дней своего освобождения должна заявить о своей силе, чтобы никаким западным либералам и недобитым коммунистам не пришла мысль помешать русскому народу совершить правосудие. Эта сила должна быть и военной и политической.

То есть, лагеря с «неоплачиваемым трудом» остаются, карать будем не за конкретные преступления, а просто за принадлежность к коммунистической партии, родственникам осуждённых тоже не уйти от нового — антикоммунистического! — правосудия. Читая такие лозунги в годы «перестройки» многие читатели в СССР могли задуматься: не лучше ли терпеть власть недалёкого лейтенанта Коваля, чем попасть под власть его умного и непримиримого арестанта, Юрия Ветохина?

Подёнщина литературная

Первая моя «взрослая» книга вышла в 1965 году, следующая выйдет лишь в 1975. Погоню за литературными заработками в течение этих десяти лет можно сравнить с блужданиями героев Джека Лондона по снежной пустыне в поисках чего-нибудь съедобного, с охотничьими и рыболовными усилиями Робинзона Крузо. Нельзя было гнушаться никакой работёнкой, никакими крохами, падавшими со столов пирующего Массолита.

Меньше всего платили за внутренние рецензии на рукописи графоманов, присылаемые в редакции журналов, — кажется, три рубля, независимо от объёма присланного произведения. Но добрая «Звезда» подбрасывала мне, Довлатову и ещё нескольким нашим сверстникам этот приработок довольно регулярно. На Западе мы узнали, что почти все журналы и издательства включают в свою рекламу фразу: «Рукописи не возвращаются и в обсуждение их редакция не вступает». В СССР такой подход был бы недопустим. Он означал бы скрытое признание того, что не все люди одарены талантом, то есть подрывал бы самые основы эгалитарной ментальности.

«Народное творчество» оставалось «священной коровой» коммунистической идеологии, и ему следовало оказывать поддержку во всех сферах культурной жизни. Я уже упоминал создателя медицинских препаратов, отрéзавшего голову неотзывчивому министерскому чиновнику, не оценившему его талант. Во время работы в ЦКТИ мне много раз приходилось писать подробные отклики на «изобретения» доморощенных Ползуновых, пересылавшиеся нам министерством энергетики (как правило, они сгущались по весне), объясняя, почему придуманные ими газотурбинные установки не будут работать. (И порой это было нелегко.)

Но поток литературной самодеятельности, так называемый «самотёк», превосходил по объёму все прочие. Попадались ли там талантливые произведения? Хорошо, если одно на десять тысяч. Случались и курьёзы. Один рецензент в «Литературной газете» подробно объяснил в своём отклике, почему присланное стихотворение находится ниже всякой критики и напечатано быть не может. Оказалось, что он не прочёл письмо, предпосланное стихам. Там автор честно объяснял, что он посылает не своё, а малоизвестное стихотворение Маяковского, с просьбой напечатать его в газете.