Гамсун. Мечтатель и завоеватель - Ингар Слеттен Коллоен Страница 4

Вот Кнуту исполнилось тринадцать, потом четырнадцать лет, он уже вполне научился ненавидеть, терпеть, противостоять, не покоряться. Пребывание Кнута у дяди было связано с необходимостью работать и за себя, и за сестренку. Ханс Ульсен мучал племянника, пока не добивался того, чтобы тот делал именно то, что от него требовали. За разные провинности и ошибки дядя избивал его. Если мальчик пытался как-то уклониться от работы, то его принуждали работать еще больше. Если он жаловался на скудную невкусную еду, его отправляли спать голодным.

Дядина домоправительница изощрялась в экономии, в том чтобы растянуть продукты на более длительный период, да и к приготовлению еды она относилась не так, как обычно это делают любящие жены и матери ^[6].

Большую часть времени дядя проводил полулежа в своем кабинете или в почтовой конторе, где он дремал, а потом, внезапно пробудившись, начинал просматривать бухгалтерские книги, отчеты, готовый при этом в любой момент наброситься с палкой на племянника.

Иногда Кнуту приходилось помогать дяде есть — из-за болезни тому трудно было управляться с ложкой, вилкой и ножом.

Довольно быстро он открыл для себя, что дядя, к счастью, не в состоянии читать его мысли.

Согласно договоренности между родителями Кнута и его дядей, мальчик должен был пробыть в его доме до конфирмации, до лета, когда ему исполнятся полные пятнадцать лет, но Гамсун стремился как можно скорее покинуть дом ненавистного родственника. Все более подверженный своей болезни, дядя уже никак не мог удерживать племянника: прогрессирующая болезнь совсем сломила сорокапятилетнего мужчину. К весне 1874 года дядя был вынужден передать свои обязанности почтмейстера пастору, и Кнут решил, что время для бунта пришло.

Он хотел решительно отказаться работать на дядю и жить у него. К тому же он не хотел проходить конфирмацию у священника, к которому потерял уважение. Ведь пастор и не подумал заступиться за него, когда его собственный сын рассказал ему, что совсем неподалеку, на другом конце усадьбы, Ханс Ульсен бьет и мучает своего племянника. Именно эти тяжелые детские впечатления и послужили почвой для негативного отношения Гамсуна к священникам на всю последующую жизнь. Это нашло отражение и в его творчестве, где, за редким исключением, пасторы — всегда отрицательные персонажи ^[7]. У него возникло двойственное отношение и к божественным силам. В доме его детства царил милосердный Иисус, а в доме своего дяди Кнут встретился с суровым, карающим Богом. Он боялся ветхозаветного Бога и молился Иисусу из Нового Завета. Порой его молитвы бывали услышаны и ему выпадало везти почту в ту сторону, где находились его родной дом и мама. Тогда он плакал от радости и благодарил Господа Иисуса.

Кнуту было хорошо известно, что по закону каждый обязан пройти конфирмацию. Всю свою жизнь он слышал рассказы о счастливом прошлом своего рода со стороны матери. Ему говорили, что в его жилах течет благородная кровь лучшей части крестьянского сословия. И потому он решил, что пройдет конфирмацию в прекрасном горном краю, откуда происходили его родители, в Ломе, там, где горный перевал ведет в долину Гудбрандсдален, там, где сам он жил до двух с половиной лет.

Он написал своему крестному, приветливому человеку, родственнику матери. Тот охотно согласился оплатить дорогу Кнута и его проживание, с тем чтобы крестник помог по хозяйству в доме и в лавке, которую держал крестный.

В конце марта — начале апреля Кнут отправился в долгий путь, сначала на маленькой шхуне до Будё, потом на пароходе до Тронхейма, а там — то на перекладных, то пешком сквозь Дуврские горы в Гудбрандскую долину через примыкающий к ней перевал. В его чемодане лежал аттестат, выписанный директором школы, с тройкой за поведение. Самая плохая оценка, которую только можно получить. По письму у него было 1,5 — это была самая высокая оценка, на которую мог рассчитывать сын портного, арендатора маленькой усадьбы. По библейской истории и Закону Божьему у него была средняя оценка — 2. В соответствии с тогдашними правилами Кнут должен был посетить минимум 292 занятия в школе в течение шести лет, но такой возможности у него не было, так как в его помощи нуждались дома.

Таким образом, 252 дня в сельской школе — вот и все образование, которое великий писатель получил в своей жизни.

Отец снабдил Гамсуна двумя комплектами новой одежды. Мать передала через него привет самым значительным людям селения и тщательно проинструктировала сына, как ему следует себя вести, чтобы расположить к себе хозяев усадьбы, ее троюродного брата Тостена Хестхагена и его жены Рагнхильд.

Это была пожилая бездетная чета, люди хорошо обеспеченные.

Встреча с Ломом стала для Кнута разочарованием. Оказалось, что ничего особенного там нет. Домик, где они жили и который мать вспоминала с такой печалью, новый владелец приспособил под кузницу. Поля оказались отнюдь не такими большими и ровными, как рассказывали родители и бабушка. А камней на этих полях было еще больше, чем в Гамсунде.

Жизнь Кнута у крестного и его работа в лавке оказались совсем не такими, как представлял себе мальчик. Там, на Хамарёе, ему доводилось наблюдать, как продавцы стояли за прилавком, переминаясь с ноги на ногу, заложив большой палец в карман жилетки, нетерпеливо перебирая пальцами, как бы заманивая покупателей, либо, перегнувшись через прилавок, вступали в долгие задушевные разговоры с симпатичными им покупателями. Крестный же по большей части доверял ему лишь носить товары да бегать по разным поручениям.

Тостен Хестхаген быстро понял, что Кнут — мальчик весьма сообразительный, хотя порой его ни с того ни с сего одолевают разные причуды. То он вдруг начинал задирать нос перед самыми уважаемыми покупателями, так что они шли с жалобами к крестному и грозились, что начнут покупать в других лавках. То вдруг пускался в такие длинные разговоры с клиентами, как будто бы лавка принадлежала ему.

Рагнхильд Хестхаген позаботилась о том, чтобы у мальчика была своя отдельная комната наверху. Здесь Кнут мог часами читать и писать. Если книга ему нравилась, то, не дочитав до конца, он откладывал ее в сторону. В сознании рождались собственные слова, они начинали одолевать его. И надо было как можно скорее записать их, пока они не смешались с теми, что он прочитал. После таких приступов вдохновения он спускался вниз в радостном возбуждении. Позднее Рагнхильд Хестхаген рассказывала, каким он был в такие минуты. Но если в комнате кроме крестных оказывался кто-то еще, то он становился язвительным и несговорчивым.