Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук Страница 4

Такого пыла Антифон не ожидал. Презрительная улыбка исчезла. Было видно, что он с трудом сдерживает наступление Ионатана. По лицам обоих потекла кровь, мешаясь с потом и грязью. Они упали и покатились по камням дороги.

Антифон почувствовал, что изнемогает. Он был готов закончить сражение, лишь бы удалось выйти из него, не уронив своего достоинства. Его толкнуло к поединку стремление повысить свое самоуважение и лидерство, желание покрасоваться перед приятелями, театрально поставив ногу победителя на грудь лежащего в пыли поверженного иудея, но самому упасть от ударов этого ненормального, изуродовать свое красивое лицо его оплеухами и пощечинами в намерения Антифона совершенно не входило.

А Ионатан словно и не замечал ударов по своему телу. Стоявшие вокруг греки сначала громко смеялись и взрывом насмешливых выкриков отмечали каждый удачный, попавший в цель удар Антифона, но постепенно замолчали.

Они почувствовали в этом худом подростке то, чего не было в их вожаке, а именно способность умереть здесь и сейчас, но не отступить. Легкое приключение становилось чем-то, к чему они не стремились, наполнялось ожесточением, которого им было не нужно. В душах их поднялась злость, и уже готовы были они броситься вперед, вмешаться в драку и смять этих двух подростков с их противными обычаями, варварским фанатизмом, нежеланием уступить.

Положение спас патруль римских легионеров, появившийся из-за поворота улицы. Солнце блеснуло на бронзовых накладках поясов и на рукоятках коротких мечей. Загрохотали по каменным плитам подошвы подбитых металлическими гвоздями калиг [7], заскрипели ремни, перекрещенные на бедрах.

– Задержат – накажут плетьми, – испуганно выдохнул Эфраим.

Обычно грекам нечего было опасаться солдат размещенного в Кесарии римского гарнизона. Чаще всего легионеры принимали сторону эллинов. Но в последнее время римскому прокуратору Антонию Феликсу надоели беспорядки, и, стремясь быстрее их прекратить, административные власти начали наказывать всех без разбору. Так что теперь наказание плетьми, а то и палками, могло ожидать и эллинов. К тому же для Антифона появление легионеров было спасительным. Оно дало именно тот повод, который был ему нужен, чтобы прекратить драку и в то же время сохранить свое изнемогающее от усталости достоинство.

– До следующей встречи, – с трудом шевельнул он разбитыми губами, и греки исчезли, углубившись в поперечную улицу.

Поддерживая еле живого, спотыкающегося друга, Эфраим увлек его в противоположную сторону. Римляне никого не преследовали.

Добравшись до улицы, на которой был расположен дом отца, Ионатан распрощался с Эфраимом и, как тот ни настаивал, не позволил ему идти далее. Предстать перед родными побитым и поддерживаемым другом! Ну нет, на такое унижение Ионатан был не согласен.

Новый дом Боаза бен Барака являлся для его владельца символом успешности и благосостояния, предметом его гордости и даже некоторого самодовольства. Выстроенный в престижном районе вилл, отделанный белым мрамором, дом был красив и удобен. В архитектуре дома чувствовалось сильное греческое влияние, и прежде всего в наличии атриума.

Хотя справедливости ради надо сказать, что идея атриума, то есть внутреннего дворика, ведет свою историю с более древних времен и из страны, расположенной много восточнее Греции, а точнее, из древней Месопотамии. Так что, какой народ более повлиял на идею создания жилища вокруг очага, сказать затруднительно.

Подойдя к массивной входной двери, украшенной по сторонам двумя полуколоннами, Ионатан постоял в некоторой нерешительности. Юноше хотелось бы пройти в свою комнату незамеченным, но сделать это было довольно сложно. Дверь заперта, и надо было стучать, а стучать – значит привлекать к себе нежелательное внимание домочадцев и слуг. Впрочем, выбора не было.

Не лезть же, в самом деле, через высокий забор. Вот уж тогда бы он выглядел более чем глупо.

Пока юноша раздумывал, за дверью послышались неспешные шаги и она открылась, дав возможность Ионатану быстро проскочить мимо вздрогнувшего от неожиданности и отшатнувшегося к косяку Зевулона. Но как ни проворно он это сделал, старый слуга все же успел заметить следы битвы на лице юноши и обеспокоенно-любопытно закрыл дверь с внутренней стороны, откладывая свой поход в лавку и ожидая, как события будут разворачиваться дальше.

Внутренний двор, покрытый мраморными плитами, был своего рода световым колодцем, через который освещались спальни и все прочие помещения дома. Отсутствие окон делало спальни прохладными даже в самые жаркие дни, а маленький их размер давал возможность быстрого обогрева в дождливые зимние месяцы.

Решив, что во двор он проник удачно, Ионатан торопливо направился к себе, в блаженную прохладу спальни, где он мог привести себя в порядок. Ему претило показаться родным в столь неприглядном, несовместимом с его новым положением, как ему думалось, виде.

Пересекая широкими шагами двор, Ионатан слышал, как на кухне привычно ворчит старая кухарка, распекая мальчишку-раба, данного ей в помощь, как в кладовой слуги передвигают тяжелые глиняные кувшины с вином, маслом и медом, как шумят жернова, перемалывая зерна пшеницы.

Скрыться незамеченным в своей комнате Ионатану, увы, не удалось. Впрочем, он это и предполагал, зная, что все в доме находится под неусыпным вниманием и контролем матери. Потому он лишь уныло вздохнул и остановился, когда мать его окликнула.

Мирел легко поднялась с деревянного кресла, стоящего в тени колоннады, и направилась к юноше. Стройная, в свободном длинном одеянии, она двигалась уверенно, неспешно. Густая сеточка с золотыми нитями, под которую были упрятаны волосы, поблескивала на солнце. Мирел обвела взглядом красивых глаз истерзанное, в подтеках пота и запекшейся крови, грязное тело младшего сына, но ни о чем не спросила, не заахала и не запричитала, а лишь, вызвав слугу, приказала приготовить ванну.

До ужина Ионатан старался не попасть на глаза отцу или старшему брату. Но избежать вечерней встречи он не мог. Глаза его были опущены вниз, когда он сел за стол, накрытый по приказу матери на свежем воздухе. Некоторое время Боаз пристально и задумчиво рассматривал почерневшее, вспухшее, изменившееся лицо сына.

– Хочешь рассказать, что произошло? – спросил Боаз.

Ионатан отрицательно качнул головой.

Боаз не стал настаивать, скрытый смысл происходящего был ему вполне ясен. Ему претила эта борьба, противостояние общин. Он считал себя человеком широких взглядов, благосклонно относился к Филону Александрийскому, который в своих многочисленных произведениях стремился объединить идеи греческих философов с иудейскими религиозными догмами. Ему нравились греческое изящество и утонченность. Но высказывать свои сокровенные мысли вслух Боаз не торопился, понимая, что жить в Кесарии и не принять ту или иную сторону было невозможно. Вместо этого он сказал, обращаясь к сыну:

– Иди собирайся. Поедешь со мной.