Легкая поступь железного века - Марина Кравцова Страница 4

С трудом приходящая в себя «русалка» растерянно улыбнулась. Ее перенесли в карету, там же разместили и Наталью.

У себя дома юная Вельяминова, уже переодевшись в простое платье, расчесывала густые высыхающие волосы, когда ей принесли письмо — записку от графа Прокудина. Вновь рассыпавшись в благодарностях, Кирилла Матвеевич извещал, что Наденька мечтает увидеть свою спасительницу, и умолял посетить их в любое время, когда Наталье Алексеевне будет угодно.

Кирилла Матвеевич был вдов и в личной жизни одинок, жил он в высоком каменном особняке неподалеку от здания Адмиралтейства. Наталью приняли в этом доме как самую желанную гостью. Сам хозяин встретил ее донельзя любезно, затем представил своих гостей, один из которых — молодой немец Фалькенберг — был Вельяминовой уже знаком. Другой — фигура примечательная — оказался французским католическим священником, проживающем во флигеле прокудинского дома. Наталья разговорилась с иностранцами по-французски, и ее легкомысленный светский щебет доставил явное удовольствие Фалькенбергу, но вовсе не смягчил каменной непроницаемости строгого лица отца Франциска. Наконец граф вызвался проводить гостью к дочери.

— Наденька в постели, — говорил Прокудин, ведя девушку за собой по лабиринту лестниц. — Уж простите, Наталья Алексеевна, что она не встала к вам, слаба еще… она вообще здоровья слабого. Впрочем, лекарь сказал, не больна, только напугана, а от испуга… ну там штучки лекарские, не силен я в них… Вот увидите, как девочка моя вам обрадуется!

Странно, но любезный тон графа показался Наталье слишком уж сладким, и даже почудилось, что сам-то Кирилла Матвеевич далеко не в восторге от ее визита. И она спросила — неожиданно для себя собой:

— Так вы хорошо знаете Александра Алексеевича, брата моего?

— Не то, чтобы очень, — словно нехотя процедил Прокудин, — имел честь принимать у себя по делам службы… А вот и Наденькина комната.

Надя лежала на высоких подушках в роскошной кровати — в пене кружев. Взгляд ее оживился, едва она увидела Наталью — серо-голубые глаза заблестели, и лицо слегка порозовело.

— Вот, душенька, и спасительница твоя. Так добра и любезна, что без промедления на приглашение наше откликнулась и визитом осчастливила нас… Вот уж, а я, не обессудьте, драгоценные мои сударыни, я к гостям…

Едва он вышел, Надежда приподнялась, потянулась к Наталье — поцеловать ее в щеку.

— Простите меня, Наталья Алексеевна, не так мне надо вас принимать! Но я… Как вспомню, вся дрожу… Трусиха! Если бы не вы…

— Ваш отец так долго и так любезно благодарил меня, — весело отвечала Наталья, — что вы, уж прошу, ничего не прибавляйте более того, а благодарить за все Господа следует. Я счастлива с вами познакомиться, даже и при подобных обстоятельствах.

— Я тоже очень счастлива, — быстро откликнулась Надя, живо, но несколько нервно пожимая пальцы Натальи. Такая поспешность показалось Вельяминовой странной в этой девушке, которую про себя она называла уже «русалкой»…

Поговорили о том, о сем, да и вскоре расстались. Но Надя попросила свою спасительницу вновь навестить ее на следующий день. Наталья согласилась. «Русалка» раздразнила ее вечное любопытство. В немалой степени заинтересовал и отец — граф Кирилла Матвеевич Прокудин.

В следующий визит Наталья задержалась уже куда как долго у новой знакомой. И принимала ее Наденька не в постели, а в очаровательной светло-синей гостиной с белыми легкими шторами. И сама вышла в изящно-небогатом сапфирового цвета платье — очень ей к лицу. Показывала цветы в горшках. Много почему-то говорила о море, о том, как мечтает уплыть куда-нибудь на корабле под парусами. То и дело взволнованно поправляла бледной маленькой ручкой мелко завитые куафером пепельные кудри, свободно выбивающиеся из простой прически.

Узнавая новую подругу лучше, Наталья открыла в себе неожиданное желание — сострадать и опекать. Она быстро поняла, что в отцовском доме Надя несчастна. Прокудин — человек, как оказалось, нрава странного, причудливого, держал дочь почти взаперти, хотя и не мог совершенно лишить ее выездов и приема гостей, но пытался всеми силами ей в этом препятствовать. Он и в мыслях не допускал, что у любимой дочери может появиться когда-то жених, и вообще обращался с девушкой как с тончайшим фарфоровым сосудом — вдруг кто-нибудь нечаянно заденет! К тому же граф был очень мнителен, он готов был обвинить дочь в чем угодно из-за любой безделицы. Бедная Надя стала вспыльчивой и скрытной, нечасто улыбалась, главное — старалась как можно реже попадаться отцу на глаза.

Наталья скоро поняла, что ее участившиеся визиты к «русалке» — скорее, исключение из правил, что Прокудин терпит возле своей грустной принцессы «драгоценную спасительницу» только из чувства долга, и что постоянно так продолжаться тоже не будет. Не любящая бездействия Вельяминова напряженно думала, что же делать? Надя очень скоро стала ей дорога, что-то привлекало ее в этом раздражительном, но мечтательно-светлом ребенке, было что-то в Наденьке ясное и наивное. Но также Наталья видела, что все чаще в ребенке пробуждается женщина, быть может, совсем и недобрая, она наблюдала, как порой меняется подруга в лице, горячо повествуя о своих обидах, и не могла бы поручиться, что со временем в этой нервной натуре не разовьется лживость, даже коварство. Забыв о себе, отгоняя тоску о разъезжавшем где-то Петруше, Наталья раздумывала, как вырвать «Надин» из слишком уж крепких отцовских объятий. Тревожили ее и раздраженные жалобы подруги на «постояльца» — отца Франциска.

— Мало того, что отец поселил еретика у нас во флигеле, — негодовала Надин, — так тот еще и в самом доме нашем днюет и ночуют теперь, отец расстаться с ним не может! А почему? Конечно, католик неглуп, и побеседовать с ним разок-другой возможно. Но отец от бесед этих голову потерял! Да мало того… Иоганна Фалькенберга знаешь?

— Имею удовольствие.

— Удовольствие?! Вот уж про себя такого не скажу! В последние две недели что-то зачастил он в наш дом. Подумаешь разве, что немец сей — католик?

— Вот как?

— Да. И его духовник — этот ужасный Франциск.

— Странности какие…

— Ежели б сии странности не касались отца моего! А вчера батюшка дал понять, чтобы пореже тебя принимала. Каково?

— Меня?!

— Да, тебя, голубушка Наталья Алексеевна… Вот уж нет! И без того я в родном доме как в тюрьме.

Светлые глаза Надин сердито заблестели. Но тут же дрогнули губы, казалось — вот-вот расплачется.

— Ты устала и слишком взволнована, — сказала Наталья. — Нужно отдохнуть. Хочешь, буду сегодня твоей нянькой? Рассказать сказку?

Надя хихикнула.

— Про Бову Королевича? Расскажи-ка лучше, как дядя тебя на охоту с собой брал… Охота! Да мне б такое с батюшкой моим и во сне бы не привиделось.

Она действительно полулегла на диванчик, закуталась в теплую шаль. Вид у «русалки» был и впрямь болезненный.

— А хочешь, Наташа, я тебе сказку расскажу? Вот, слушай. Есть на свете Савельев лесок — кто в него ни войдет, непременно сгинет. Деревья там сплошь до небес, топи, заросли непроходимые… И жил там разбойник Савелий, по нему и лесу прозванье. Он-то не сгинул, потому как оборотень был и колдун, и с лешаками дружбу водил… По ночам выбирался злодей с лихими людьми из леска своего на большую дорогу и грабил проезжан, и редко кто уходил от него живым. И было так, пока не появился в тех краях монастырь святой, тут колдовство и кончилось. Захватили Савелия и казнили лютой смертью. А к лесу с тех пор и подходить боялись. Несколько лет минуло, забрел какой-то бедолага в лесок, лесок-то хоть и небольшой, да темный и густой, страшный. Ну, натыкается на избушку, а в избушке-то — огонек, и выходит… Савелий, огромный, бородатый… Ох и перепугался мужичонка! Бежит, ни топей уже перед ним, ни зарослей, ни оврагов — через все перелетел, и все «Богородицу» про себя читал. И — выбрался! Так с тех пор уж все-все мимо леска Савельева проходя иль проезжая, крестятся, да объезжают побыстрей… Вот и все.