Оренбургский владыка - Валерий Поволяев Страница 4

Плечистый отлетел в сторону, заметелил руками, но на ногах устоял, — это далось ему с трудом, — и развернулся лицом к противнику. Рот его изумленно распахнулся, наружу вывалился распухший, в пятнах крови язык, глаза полезли из орбит. Ряды затихли — метаморфоза была слишком неожиданной — плечистый промычал что-то невнятное, ноги, которые только что держали его, подогнулись и он рухнул на пол, лицом в опилки.

Несколько мгновений собравшиеся сидели молча — видимо, слишком неожиданным был исход показательного «судебного поединка», а потом словно бы гром обрушился из-под высокого брезентового купола — загрохотали аплодисменты. Победа калмыка была чистой.

Некоторое время победитель стоял недвижно, исподлобья разглядывая аплодирующие ряды, словно хотел понять, зачем люди отбивают себе ладони… Потом тихо, как-то несмело улыбнулся и поклонился публике.

Кадеты, сидевшие впереди, оглянулись на Дутова — поднялся войсковой старшина со своей скамейки или нет. Тот продолжал сидеть и отрешенно поглядывал на калмыка, не аплодировал. Затем, как будто вспомнив о чем-то, неспешно хлопнул в ладони один раз, другой, третий… Услышав неторопливые хлопки начавшего рано грузнеть войскового старшины, кадеты вжали головы в плечи и также зааплодировали… Хлопали и оглядывались на Дутова.

Дутов поймал взгляд калмыка, удивился, что тот смотрит на него — видимо, зрение у бойца было, как у беркута, — и поднял руку, приветствуя калмыка. Победитель ответил тем же.

Война на западе шла уже давно. Вначале — с успехом для русских войск: немцев в первые месяцы теснили на всех фронтах так, что у них даже шишаки с касок отваливались — великий князь Николай Николаевич [1]умело руководил войсками. Потом удача отвернулась от России. Николай Николаевич был отправлен на Кавказский фронт поправлять здоровье виноградом свежего урожая, его место занял сам государь, человек интеллигентный, немногословный, мягкий, но совершенно невоенный — положение на фронтах начало стремительно ухудшаться.

Прошло немного времени, и настал черед запускать руку в «заначку», выгребать оттуда свежие полки, формировать новые дивизии. С одной из таких дивизий собирался уйти на фронт и войсковой старшина Дутов. Последнее время ему было тяжело находиться в Оренбурге — жизнь тут казалась пресной, на горло что-то давило, мешало дышать, в сердце часто возникала далекая боль, вызывая тревожные мысли.

Иногда на улице Дутов ловил на себе чей-нибудь удивленный взгляд, в глазах незнакомых людей читал немые вопросы: почему этот крепкий войсковой старшина находится в тылу, а не на фронте, что делает здесь, среди дамских юбок и хромых перестарков, обсуживающих лошадей и ремонтирующих дырявые телеги? Тогда Дутов невольно морщился, отводил в сторону потемневшие от досады глаза и старался думать о чем-нибудь постороннем. Он увлекался историей, изучал биографии римских полководцев, собирал справочники, в которых были сведения о битвах русских воинов с иноземцами, сочинял пространные трактаты, поскольку имел тягу к писательскому делу, обменивался посланиями с членами общества любителей истории, живущими в других городах.

Хотя у Дутова были дела в училище, он решил эти хлопоты на время отложить и, выйдя из дома, глянув на запаренное августовское небо, прыгнул в пролетку.

— Давай в казармы! — скомандовал он возчику.

В казарме формирующегося конного пополнения оказалось шумно, в коридоре толпились казаки, то и дело раздавались возбужденные выкрики.

Подойдя ближе, Дутов глянул в круг и неожиданно увидел калмыка, того самого, что вчера так лихо разделался на цирковой арене с противником. Калмык, улыбаясь белозубо, показывал тяжеловесному, с висячими хохлацкими усами казаку приемы, которые могут пригодиться всаднику, если тот, потеряв коня, спешенным схлестнется с германцем.

— Германец очень боится косого кулака, — втолковывал калмык казаку, — не когда удар идет в нос, либо в глаз, а именно нанесенного сбоку… — Вот какой, — калмык повысил голос…

Он чуть согнул колени, присел, и в то же мгновение кулак его со скоростью молнии метнулся к лицу вислоусого — челюсть у казака сдвинулась в сторону, обнажив страшноватый, в белой, обрамленной черными жилами, налепи. Вислоусый запоздало ойкнул и тихо повалился на пол. Калмык удержал его, спросил, белозубо улыбаясь:

— Ну как?

Казак ошеломленно потряс головой, отер рукой свои висячие, делающие его похожим на Тараса Бульбу усы:

— Давай попробуем еще раз.

— Давай, — засмеявшись, согласился калмык.

Казак раскорячился, раздвинул руки пошире, словно хотел обнять ствол гигантского дерева. Крякнул пару раз, — кряканье это подбадривало и придавало ему силы, — ощерил зубы, становясь похожим на цепного пса:

— Давай!

Через несколько мгновений вислоухий опять лежал на полу: калмык сделал неуловимое движение, выставил перед собой палец, а казак словно сам по себе наехал на этот палец и шлепнулся к ногам собравшихся. Лежа на полу, он покрутил головой неверяще и сплюнул:

— Вот нечистая сила!

Калмык прошелся глазами поверх голов:

— Кто-нибудь еще хочет попытать счастья?

— Я хочу! — вновь сплюнул поверженный казак.

Собравшиеся с сочувствием засмеялись:

— Ерему только бочка вина может остановить.

— Никак не могу понять, что за сила швыряет меня на пол, — пожаловался вислоусый, — и момент этот гадкий уловить не могу…

— И не уловишь, — казаки, стоявшие вокруг, захохотали доброжелательно, они сочувствовали своему товарищу, — это, брат, как молонья: вжик — и у мужика на штанах ни одной пуговицы нету, руками надо поддерживать, вжик еще раз — и ты совсем голый… Это и фокус и покус одновременно, разгадке сие не поддается.

Вислоусый, не поднимаясь на ноги, грохнул кулаком по толстой, тщательно выскобленной дежурным половице.

— Хочу попробовать еще раз, — заявил он.

— А пупок у тебя, Еремеев, не развинтится? — казаки перестали хохотать — в их среде не приветствовалось, когда кто-то «заводился». — Так можно и коня, и шашку продуть… Силы свои рассчитал?

— Выдюжу.

Еремеев засопел, поднялся с пола, крякнул привычно и вновь широко расставил ноги — занял боевую позицию. Калмык пружинистым шагом пошел вокруг него… Вислоусый трижды выкидывал перед собою руку, будто рак клешню, стараясь достать противника, но тот, тихо посмеиваясь про себя, легко уходил от удара.

— Ай, да Еремеев! — дружно ахали казаки. — Еще три попытки — и копыта у иноверца отлетят в сторону.

— Ветром его скорее сдует.