Корсары Ивана Грозного - Константин Бадигин Страница 4

На второй день после праздника святого пророка Ильи небольшой дощаник, выкрашенный в белую и синюю краску, под веслами подошел к мельнице, стоявшей на реке Яузе. Кормщик Степан Гурьев, молодой, красивый мужик, привязал дощаник смолеными веревками к двум старым ивам на берегу, убрал весла в кладовку и кликнул судовщиков похлебать горячего варева.

Дощаник совершил по рекам большой путь: из владений Ивана Петровича Федорова в Бежецком верхе к столичному городу Москве. По приказу боярина привезли на дощанике для домашнего обиходу отборного пшеничного зерна, душистого меда, топленого масла, сушеной и соленой рыбы. И для продажи тонкого льняного полотна двадцать кусков, сотни две выделанных коровьих шкур, пятьсот бараньих…

Боярин Федоров был большим человеком в государстве; конюший — высшее боярское звание и ближайший к царю человек.

Под его началом состоял конюшенный приказ, колымажная, седельная и санная казна. И ловчий и сокольничий подчинены конюшему со всей охотой. Ему подчинялись все многочисленные стремянные, задворные конюхи, стряпчие и стадные конюхи. Да еще около сотни ремесленных людей: седельщики, коновалы, кузнецы, колесники…

Больше тысячи человек содержал конюшенный приказ в своих многочисленных службах. А царских лошадей в ведении конюшего находилось около сорока тысяч.

И жалованья получал конюший не одну копейку в день, как какой-нибудь плотник или каменщик, а два рубля с полтиной.

Наконец, конюшему подчинен ясельничий — высокий государственный чин, обязанный кормить всех царских лошадей.

Судовщики, а их было двадцать — крестьяне с отчинных земель боярина Федорова, — утолив голод, принялись таскать мешки с зерном в амбар у мельницы. В пути, когда надо было, они работали на веслах, а в трудных местах шли с лямками по берегу.

Степан Гурьев сел на борт грузного дощаника, вымыл ноги в холодной яузской воде, надел чистые онучи, новые лапти и задумался… Перед глазами встало бескрайнее синее море. Мальчишкой Степан наслушался рассказов своего деда Аристарха, побывавшего в далеком Северном море. Дед бил тюленей и моржей, привозил в Холмогоры шкуры, сало и моржовые клыки. Он плавал и на великую реку Обь, и по морям с вечными льдами. Аристарх знал грамоту, читал церковные книги и любил рассуждать о прочитанном с товарищами. Грамоте он обучил и своего внука.

Двадцать третий год пошел Степану Гурьеву, второго ребенка родила ему жена Анфиса, а он все не угомонился, мечтал о далеком синем море, о больших кораблях, о жизни, полной опасностей и приключений. Однако он любил Анфису, и расставаться с ней было жалко. «Надо ли искать счастье за морем, когда оно рядом?» — думал Степан и не знал, увидит ли он море, отпустит ли его Анфиса.

Когда дед Аристарх потерял четыре пальца на правой руке и к морскому делу стал не способен, начал он ходить по рекам на дощанике, принадлежавшем боярину Федорову. Степан Гурьев упросил деда обучить его кормщицкому делу, а когда дед постригся в Спасо-Андроников монастырь и сделался старцем Феодором, боярский дощаник стал водить Степан. Но мысли о далеком синем море, у которого нет берегов, а вода соленая, не оставляли Степана Гурьева. Он не раз командовал в мечтах большим кораблем с тремя высокими мачтами, белыми парусами и со многими мореходами на борту.

— Степан, Николенька занедужил, — тихо прикоснулась к плечу мужа Анфиса. — Огневица, боюсь, не помер бы…

Степан обернулся.

— Я к боярину Ивану Петровичу собираюсь. Обсказать надобно, с чем дощаник привели. Бери Николеньку, поедем вместе. Попросим боярина, авось поможет. В деревне-то он сколь людей вылечил.

Солнце поднималось над Москвой яркое, ласковое. Оно освещало десятки тысяч домов и домиков, сотни церквей и монастырей. Дома теснились один подле другого только в Кремле и прилежащих улицах, а дальше, за городской стеной, они утопали в зелени садов и огородов. Многие хоромы были в две и три кровли, с острыми крышами и затейливыми флюгерками. То там, то здесь встречались каменные богатые палаты бояр или богатых купцов. В каких-нибудь двух верстах на зеленом холме прятался среди деревьев белый Спасо-Андроников собор.

Степан Гурьев подрядил за два десятка деревенских яиц телегу и с женой Анфисой, державшей на руках хворого мальчугана, поехал на Варварку, к дому боярина Федорова.

На Степане был новенький кафтан из белой ржевской сермяжины, а голову покрывала войлочная шляпа. Анфиса вырядилась в холщовую праздничную рубаху с длинными, в двадцать локтей, рукавами. Рукава укладывались складками, набегавшими одна на другую. Широкие вверху, они утончались книзу, и у запястья были завязаны голубыми тесемками.

Во дворе боярина Федорова толпились вооруженные люди, перебирали ногами оседланные лошади. Лаяли на все голоса сторожевые псы. У амбаров стояли груженые повозки, запряженные либо парой, либо четверкой добрых коней.

Старший приказчик боярина Терентий Лепешка был рожден в той же деревне, что и Степан, и приходился ему дальним родственником. Он вертелся во дворе и сразу заметил кормщика.

— Уезжает наш кормилец, наш батюшка Иван Петрович, по царскому слову воеводой в Полоцк, — сказал он земляку. — Как выйдет во двор, ты ему и обскажешь все, что надобно.