Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира Страница 39

Вечером был у Наполеона, который, как оказалось, был в полном неведении относительно намерений Лас-Каза. «Я уверен, — заявил Наполеон, — что ничего существенного в письме не было, ибо Лас-Каз — честный человек и слишком предан мне, чтобы предпринять что-либо важное, не поставив меня в известность о своих планах. Вы можете положиться на то, что это письмо предназначалось для «Миледи» с жалобами на поведение губернатора и на его придирки к нам, или для его банкира, так как он располагает четырьмя или пятью тысячами фунтов в одном из лондонских банков. Эти деньги лежали в банке для моих нужд, и Лас-Каз не хотел, чтобы его письмо проходило через руки губернатора, так как никто из нас ему не доверяет.

Если бы Лас-Каз ознакомил меня со своим планом пересылки письма, то я бы остановил его; не потому, что я не одобряю его попытку предать гласности наше положение на острове, совсем наоборот; но я не одобряю метод, с помощью которого он пытался сделать это. Для меня совершенно непостижимо, как такой способный человек, как Лас-Каз, мог сделать послом раба, который не может ни читать, ни писать, направив его в качестве своего посланца в шестимесячную поездку в Англию, где он никогда не был, никого не знает, и которому, в любом случае, не разрешили бы покинуть остров. Я могу только объяснить это предположением, что тяготы обрушившихся на нас бедствий вкупе с печальной ситуацией, сложившейся с его сыном, приговорённым к смерти от неизлечимой болезни, отрицательно подействовали на его здравый смысл. Обо всей этой истории мне хотелось бы знать заранее. Я сожалею, что всё так случилось, ибо люди станут обвинять меня в том, что я был причастен к плану Лас-Каза, и будут весьма низкого мнения о моём разуме, предположив, что я дал согласие на такой легкомысленный заговор.

Я бы порекомендовал ему попросить какого-нибудь порядочного человека сделать так, чтобы в Англии узнали о нашем положении и чтобы он передал письмо принцу-регенту; но вначале попросить его дать слово сохранять в тайне обращение к нему, если он предпочтёт отказаться от данного ему поручения. Если он предаст нас, то тем хуже для него. Лас-Каз хранит у себя записи о моих кампаниях в Италии и всю официальную переписку между адмиралом, губернатором и Лонгвудом; и мне известно, что он вёл дневник, содержащий отчётность обо всём, что проходило здесь, на острове, а также много историй, связанных с моим именем. Я попросил Бертрана отправиться в «Колониальный дом», чтобы забрать все эти материалы. Это наименее интересная часть моей жизни, так как она освещает только её начало; но мне не хотелось бы, чтобы эти материалы оставались у губернатора.

Я не уверен, — продолжал Наполеон, — что в письме Лас-Каза содержится что-то существенное, в противном случае он бы познакомил меня с этим письмом; хотя я полагаю, что этот губернатор напишет в Англию об этом письме массу лжи. Однажды в Париже, после моего возвращения с Эльбы, я обнаружил в личных бумагах г-на Блакаса, которые он бросил в спешке, сбежав из Тюильри, одно письмо, написанное горничной моей сестры Полины, по-видимому, в момент приступа гнева. Полина — очень красивая и грациозная женщина. В письме горничной даётся описание её привычек, её одежды, её гардероба и всего того, что она любила; описание того, как мне нравилось доставлять ей радость; как я лично надзирал над тем, как обставляли мебелью её будуар; каким удивительным человеком был я; как однажды вечером я сильно обжёг палец и лишь облил его чернилами из бутылки, внешне не обращая внимания на боль, и многих других пустяков, возможно, достаточно правдивых. В текст этого письма г-н Блакас вставил ужасные истории, фактически делая намёки на то, что я спал с моей сестрой; и на полях письма рукой автора интерполяции было написано: «отпечатать для публикации».

26 ноября. Наполеон в ванной. Спросил меня, слышал ли я ещё чего-нибудь о Лас-Казе; признал, что очень сожалеет по поводу его потери. «Лас-Каз, — заявил Наполеон, — единственный из наших французов, кто может хорошо говорить по-английски и объяснить английский текст так, чтобы я был полностью удовлетворён. Теперь я не могу читать английскую газету. Госпожа Бертран прекрасно понимает английский язык; но вы же знаете, что даму нельзя беспокоить, Лас-Каз был необходим мне. Попросите адмирала проявить интерес к судьбе этого бедняги, который, я в этом уверен, не сказал больше того, что было в письме Монтолона. Он умрет под тяжестью всех этих бед, так как не обладает крепким физическим здоровьем, а вскоре прекратит существование его несчастный сын».

Наполеон спросил, здорова ли госпожа Бертран, и сказал, что он думает, что она подозревает, что её мать или скончалась, или очень серьёзно больна. «Эти креолки, — заметил Наполеон, — очень чувствительны. Жозефина была склонна к нервным потрясениям, когда попадала в бедственное положение. Она была действительно очаровательной женщиной — элегантной, привлекательной и приветливой. Она была самой миловидной дамой Франции. Она была богиней костюмов, законодательницей всех мод; все, что она надевала, становилось элегантным; и она была такой доброй, такой человечной — она была лучшей женщиной Франции».

Затем разговор коснулся сражения при Аустерлице. Наполеон рассказал, что накануне сражения король Пруссии подписал соглашение о коалиции против него. «Хаугвиц, — продолжал рассказывать он, — пришёл ко мне, чтобы сообщить это, и посоветовал подумать о мире. Я ответил: «Само сражение, которое приближается, решит всё. Я думаю, что я одержу в нём победу, и если это случится, то я продиктую условия мира такими, какие отвечают моим целям. Теперь же я ничего не хочу слушать». Ход сражения подтвердил мои ожидания: я одержал настолько убедительную победу, что она позволила мне диктовать те условия мира, которые меня устраивали». Я спросил его, привлёк ли он Хаугвица на свою сторону.

Наполеон ответил: «Нет, но он придерживался той точки зрения, что Пруссия никогда не должна играть роль первой скрипки в делах континента; что она была всего лишь второразрядной державой и соответственно этому и должна была вести себя. Даже если бы я проиграл сражение, то я ожидал, что Пруссия не совсем охотно присоединится к коалиции, так как, естественно, в её интересах было сохранение равенства сил в Европе, а этого бы не произошло, если бы она присоединилась к тем, кто, в случае моего поражения, стал бы намного сильнее. Кроме того, усилились бы ревность и подозрения, и союзники не стали бы доверять Пруссии, которая предавала их и раньше.

Я отдал Ганновер пруссакам с той целью, чтобы поссорить их с англичанами, вызвать войну и выгнать англичан с континента. Король Пруссии оказался достаточным болваном, чтобы поверить, что он сможет удержать для себя Ганновер и при этом по-прежнему поддерживать мирные отношения с англичанами. Подобно сумасшедшему он затем ринулся войной на меня, побуждаемый на это королевой и принцем Луи вкупе с другими молодыми людьми, которые убедили его в том, что Пруссия достаточно сильна даже без помощи России. Прошедшие две недели убедили его в обратном». Я спросил, что бы он делал, если бы король Пруссии присоединился к союзникам со своей армией до начала битвы при Аустерлице. «А, г-н доктор, тогда бы это полностью изменило положение вещей».

Он восхищался королём Саксонии, который, как он сказал, был действительно хорошим человеком; король Баварии — просто хороший человек; король Вюртемберга — человек весьма талантливый, но беспринципный и злой. «Александр и король Вюртемберга, — заявил Наполеон, — единственные монархи в Европе, обладающие способностями».