Тайная дипломатия Кремля - Леонид Млечин Страница 39

Многие дипломаты утверждали, что организатор из Чичерина никудышный. Он хватался за все дела сам и наставлял других: «Чтобы удостовериться, что что-либо делается, надо лично разговаривать, проверять исполнение. Надо изредка проверять, например, функционирует ли организация на случай пожара и все ли делается для борьбы с крысами и молью, уничтожающими документы».

Он практически никому не доверял, пытался читать все бумаги, приходившие в наркомат, даже те, на которые ему никак не стоило тратить время. Такие разговоры доходили до Чичерина. Он очень обижался, считая, что эти слухи распускает Литвинов. Говорил, что во всем виноваты бесконечные чистки аппарата НКИД. «Чистка, — писал Чичерин, — означает удаление хороших работников и замену их никуда не годными».

Впрочем, его вмешательство никогда не оказывалось лишним. Однажды он обнаружил, что на конверте, адресованном иранскому послу Мошавер-оль-Мемалеку, написано: «товарищу Мошаверолю». Чичерин был вне себя от гнева. Он понимал, что, получив такое послание, старый вельможа просто бы уехал в Тегеран.

Неутомимый и добросовестный труженик, идеалист, преданный делу Чичерин казался товарищам странным человеком. Его аскетизм отпугивал. Убежденный холостяк, затворник, он превратил кабинет в келью и перебивался чуть ли не с хлеба на воду. Единственным развлечением Чичерина, как он сам признавался, была кошка. Он обижался, что его секретари за ней не следили: «Мою кошку я никуда не выпускаю из моих комнат и всем говорю, что, если бы она выскочила, ее надо гнать обратно; а когда меня не было, она спокойно бегала по кабинетам, царапала мебель, а секретари относились к этому абсолютно пассивно; они сидели, ходили, на их глазах кошка портила мебель, но никто и не думал о том, что надо гнать ее обратно. Полная инертность!»

Нарком ненавидел мещанство и карьеризм. Впрочем, в последние годы он стал гурманом в еде и пристрастился к хорошим спиртным напиткам — коньякам и сухим винам, присылаемым ему с Кавказа. Чичерин жил рядом со своим кабинетом, считая, что нарком всегда должен оставаться на боевом посту, требовал, чтобы его будили, если надо прочитать поступившую ночью телеграмму или отправить шифровку полпреду. Дежурные секретари и шифровальная часть наркомата работали круглосуточно.

Поздно ночью он диктовал записки в ЦК и Совнарком, указания членам Коллегии наркомата и полпредам, писал проекты дипломатических нот и статьи. К утру все это перепечатывалось и раскладывалось на столе наркома, чтобы он мог подписать их и отправить. Он мало спал, ложился под утро. Иностранных послов мог пригласить к себе поздно ночью, а то и под утро.

Чичерин читал в гранках все газетные статьи о международных делах и сам правил их. Он исправлял даже сообщения ТАСС, который находился в здании Наркомата иностранных дел. Он боялся, что журналисты своими ошибками могут поссорить Россию со всем миром: «Один из важнейших вопросов — контроль НКИД над прессой. Никакая внешняя политика не может вестись, когда газеты предаются всяким безобразиям. До 1928 года все, что в “Известиях” и “Правде” имело какое-либо отношение к внешней политике, присылалось мне в гранках или читалось мне по телефону, я выбрасывал или изменял. Теперь связь с прессой у НКИД совсем развинтилась. Нельзя вести политику при нынешних безобразиях прессы».

Нарком держал у себя все важные шифровки послов, больше никому не доверял. Чичерин считал, что только в кабинете наркома, охраняемом особой караульной ротой Московского гарнизона, можно хранить секретные приложения к договорам.

В кабинете у него стоял рояль. Подсаживался к нему, когда уставал. Играл на дипломатических приемах. Любил играть Моцарта, иногда импровизировал.