Екатерина Великая - Анри Труайя Страница 39

Ясное летнее утро, воздух свеж, на небе ни облачка. На Невском проспекте столько народу, что проехать почти невозможно, несмотря на ширину улицы. Горожане, сбежавшиеся со всех сторон, смешались с солдатами и восхваляют героиню дня. Вокруг коляски – море радостных лиц. Над головами ружья и сабли, солдаты машут ими. Тысячи голосов сливаются в одном крике: «Катерина! Матушка Екатерина!» Коляска с трудом подъезжает к церкви Казанской Божией Матери. Через три часа после того, как ее вытащил из постели Алексей Орлов, Екатерина твердым шагом направляется к ожидающим ее служителям церкви. Войдя в храм, она сознает, какую службу сослужили ей молитвы при народе. В окружении священников архиепископ Новгородский приветствует ее как царицу-самодержицу и благословляет ее и ее отсутствующего сына, «престолонаследника царевича Павла Петровича». После непродолжительной церемонии Екатерина направляется в Зимний дворец все в той же коляске и с тем же эскортом из братьев Орловых и Кирилла Разумовского. На набережной перед дворцом и позади него, на огромной площади, напоминающей полевой лагерь, расположились шесть полков и вся артиллерия гарнизона. Священники благословляют солдат, стоящих на коленях со склоненными головами. Войдя в свои апартаменты, Екатерина потребовала, чтобы ей привели сына-царевича. Граф Панин тотчас приводит его. Мальчик только что проснулся, на нем ночная рубашка и ночной колпак. Она берет его на руки и подходит к открытому окну. Увидев их, толпа ревет от восторга. Испугавшись крика, восьмилетний Павел инстинктивно прижимается к матери. В эту минуту нежный ребенок с белокурой кудрявой головкой помогает ей узаконить ее поведение в глазах подданных. Однако не следует допускать, чтобы он превзошел ее, когда вырастет, в глазах народа. Она собирается царствовать не только пока он несовершеннолетний, но и после этого, пока позволят силы. Сиюминутная двусмысленность оказывает ей услугу, но не должна связывать ее в будущем. Пусть другие думают что хотят, а она неуклонно следует той линии, которую давно для себя наметила. Тут и княгиня Дашкова приехала, она кидается в объятия «своей» царицы. Они радостно обнимаются. «Слава Богу!» – восклицает Екатерина. По ее приказу двери дворца распахиваются для всех: сегодня каждый должен иметь возможность приблизиться к своей императрице. Члены Священного Синода, сенаторы, высшие сановники, придворные вельможи, послы, горожане, купцы – все толпятся в салонах и, расталкивая друг друга локтями, встают на колени перед Ее величеством, поздравляют ее. В течение нескольких часов Екатерина, улыбающаяся и сияющая, принимает поздравления высокопоставленных лиц и простолюдинов. А на улице тем временем зачитывают манифест, отпечатанный ночью, и раздают его желающим. Вот этот текст, написанный Кириллом Разумовским и подсказанный, по-видимому, самой Екатериной:

«Мы, Екатерина II.

Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом, а именно закон наш православный греческий первее всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе, слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое крово-пролитие заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уж действительно в совершенное порабощение, а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем испровержены. Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский и самодержавный, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили».

Зарубежные дипломаты знакомятся с документом, большинство из них радуются. Какой поворот в первый же день! Несомненно, после такого развенчания Фридриха II в манифесте Екатерина порвет союз с Пруссией и вернется в содружество с Францией и Австрией. Посол австрийский, Мерси д'Аржанто, выражает императрице свое удовлетворение, но она слушает его равнодушно и говорит о другом. Невозможно понять, о чем думает эта спокойная, сильная женщина, которая в момент наивысшего напряжения и ожидания любезно беседует со своими поклонниками. Время от времени она отдает вполголоса приказы братьям Орловым, Кириллу Разумовскому или Панину: пусть проследят, чтобы не очень много спиртного раздавали, во избежание беспорядков надо перекрыть все въезды в город и запретить движение по дороге Петербург – Ораниенбаум, чтобы император как можно позднее узнал о перевороте…

И действительно, хотя первый успех был несомненным, партия отнюдь не окончена. Если Екатерина располагает несколькими наспех собранными полками, Петр может рассчитывать на все армии, собранные в Ливонии для ведения войны против Дании, и на флот, стоящий у острова-крепости Кронштадта. Если начнут энергично наступать и с суши и с моря, Санкт-Петербург не продержится и двух часов. Значит, необходимо любой ценой обогнать императора и обеспечить себе поддержку флота. Немедленно в Кронштадт направляется адмирал Талызин с указом императрицы, предоставляющим ему полную свободу действий.

Во второй половине того же дня ничего еще не подозревающий Петр выезжает из Ораниенбаума в Петергоф, где хочет на следующий день отпраздновать свои именины, как он предписал Екатерине. С ним следуют: его любовница Елизавета Воронцова, генерал Миних, вызванный им из Сибири, где он провел в ссылке двадцать три года, посол Пруссии барон Гольц, князь Трубецкой, канцлер Михаил Воронцов, сенатор Роман Воронцов, а также семнадцать придворных дам в парадных туалетах. Кареты останавливаются у павильона «Монплезир». Все тихо. Двери и окна закрыты. Тщетно пытаются найти прислугу. Наконец подходит офицер охраны и бормочет: «На рассвете императрица бежала. Дом пуст». Взбешенный, Петр отпихивает офицера, кидается к дому, кричит: «Катерина! Катерина!», словно не веря в ее отсутствие. На вдруг ослабевших ногах переходит он из зимнего сада в китайский кабинет, из приемной – в музыкальный салон. Вдруг раздаются шаги. Это она. Она пряталась. Разыграла его. Как во времена их отрочества. Он кидается вперед и встречается носом к носу с канцлером Михаилом Воронцовым. Засыпает его вопросами, а тот в смущении бормочет: он только что узнал от тайного агента, что в Санкт-Петербурге Екатерина провозглашена императрицей. Тут же вся спесь сошла с Петра. Повиснув на шее Михаила Воронцова, он замирает, задыхаясь, рыдает, а тот пытается его подбодрить: «Крепитесь, Ваше величество! Смелее! Одного вашего слова, одного властного взгляда достаточно, и народ падет на колени перед царем! Солдаты гольштейнского полка готовы выступить! Мы сейчас же пойдем на Петербург!» Но Петр не решается на противостояние. Он ищет другие ходы. Бегает по комнате взад и вперед, теряет сознание, приходит в себя, пьет бургундское большими стаканами, диктует списки людей, подлежащих аресту за участие в заговоре, составляет один за другим два манифеста, обвиняющих Екатерину, заставляет придворных переписывать их в нескольких экземплярах, умоляет Михаила Воронцова ехать в Санкт-Петербург вместо себя и приказать мятежным полкам подчиниться, потом отметает этот план, велит собрать гольштейнских солдат, оставшихся в Ораниенбауме, а когда они приезжают, заявляет, что не нуждается более в их услугах, и, наконец уступая уговорам Миниха, соглашается поехать в Кронштадт, где флот и гарнизон его поддержат. Но ехать туда без женщин отказывается. Он пьян, шатается, плачет; его поддерживают под руки и в десять часов вечера наконец приводят на яхту. Вся пищащая орава дам, во главе с Елизаветой Воронцовой, следует за ним в галере.