Операция `Раскол` - Стюарт Стивен Страница 39

Поляки были полны решимости не совершать подобной ошибки в деле Гомулки, который тоже был серьезно скомпрометирован как филдист. Конечно, он никогда не встречался ни с одним из Филдов. Но Филды знали некоторых сторонников Гомулки. Впрочем, это было поле деятельности Йозефа Святло, и предполагалось, что он сделает свое дело. Однако, к несчастью, Герман Филд не мог стать убедительным свидетелем. Хотя поляки были убеждены, что Британский трест лорда Лейтона, в котором работал Герман Филд в Катовицах в конце 30-х годов, служил прикрытием для английской разведки (мнение, которого упорно придерживаются до нынешнего времени многие члены коммунистической партии), все же невозможно было предъявить Герману какие-либо серьезные обвинения, как это удалось сделать венграм в отношении его брата Ноэля. Поляки, которых назвал Ноэль Филд, были арестованы несколько месяцев назад. И хотя некоторые из них покончили с собой, а другие сошли с ума от ужасных пыток, большинство отказалось дать какие-либо показания против Гомулки.

Несмотря на это, Гомулка должен был быть арестован: того требовал Сталин. Совершенно убежденный, что каждый националист является также американским агентом, он заявил работникам госбезопасности: «Если они настолько умны, что не оставили для вас никаких свидетельств против себя, то вы должны быть достаточно умны, чтобы найти свидетельства, о существовании которых они не знают». Это было прямое указание сфабриковать доказательства.

Как и всюду, против главной жертвы свидетельствовали ее подчиненные. В Польше для этой цели был избран генерал Мариан Спыхальский. Поскольку он был ближайшим коллегой и другом Гомулки в политбюро, его подвергли невероятному давлению, чтобы вынудить дезавуировать Гомулку. Что он и сделал на одном из заседаний политбюро в 1948 году. На этом заседании Гомулка был исключен из состава политбюро. После предательства Спыхальского Гомулка понял, что остался в одиночестве.

В 1951 году было принято решение об аресте Гомулки. Но для того чтобы сделать это, надо было «расколоть» Спыхальского. Спыхальского, который давно уже был снят с поста министра обороны и работал в качестве гражданского инженера во Вроцлаве, арестовал полковник Святло. Вспоминая об аресте Спыхальского, Святло позднее рассказывал:

«Когда Спыхальский, по прибытии во Вроцлав, вошел в дом, он нашел меня в своей квартире. За ним следовал мой агент, который, увидев меня, понял, что все кончено. Спыхальский остановился и смотрел на меня: мы знали друг друга лично. Он поздоровался со мной, протянув мне руку, а я задержал ее в своей руке. Мои агенты обыскали его, Спыхальский слегка побледнел, и я сказал ему: «Мы поедем в Варшаву, товарищ». Он не сопротивлялся, и я повез его в машине… в тюрьму на нашей вилле в Мидзечине».

В тюрьме Спыхальский повел себя более стойко, чем можно было предположить, отказался скомпрометировать Гомулку.

К счастью, Гомулка в защите мог опереться на два сильных аргумента. Во-первых, в его прошлом не было ничего, что свидетельствовало бы о его нелояльности как поляка и коммуниста. Ему нечего было скрывать. Во-вторых, он был способен вызывать к себе преданность у окружающих. Все близкие друзья, арестованные для того, чтобы обличить Гомулку, отказались чем-либо дискредитировать его. В конечном счете его арестовали не потому, что против него были добыты какие-то доказательства, а потому, что на этом настояли русские.

Полковник Святло, которому поручили арестовать Гомулку, впоследствии следующим образом рассказывал об этом аресте и заключении Гомулки:

«Для доказательства вины Гомулки мы, помимо прочего, вошли в контакт с братскими партиями. Я разговаривал с главами служб безопасности Венгрии и Чехословакии, допрашивал людей, арестованных в связи с этими процессами. Я допрашивал арестованных членов семьи Филдов и не сумел получить какое-либо доказательство вины Гомулки.

В июле 1951 года было решено арестовать Гомулку.

Радкевич вызвал меня в свой кабинет и приказал ехать в Криницу, арестовать Гомулку и привезти в Варшаву. Он сказал, что таков приказ Берута. Я должен был убедить Гомулку поехать со мной в Варшаву добровольно…

Было 7 часов утра, я приехал в Криницу и вошел в комнату Гомулки в санаторном корпусе. Его жена Софья… ушла ненадолго в город. Гомулка меня хорошо знал. Войдя и поздоровавшись, я сказал, что у меня есть приказание от партии привезти его в Варшаву. Сначала Гомулка отказался, ссылаясь на отпуск и нежелание появляться в Варшаве. Тем временем пришла его жена и заволновалась… Я разговаривал с тов. Владиславом и его женой с 7 часов до 10 часов утра, пытаясь убедить их, что они должны поехать со мной добровольно. В конце концов Гомулка оделся, и мы втроем сели в машину и поехали.

Я запланировал поездку таким образом, чтобы не появляться в Варшаве средь бела дня. Мне было неудобно и неприятно, чтобы варшавяне увидели меня в обществе бывшего генерального секретаря при таких обстоятельствах… Поэтому я часто в дороге останавливался. Тем временем в Варшаве царило замешательство. Почти каждые полчаса Берут и Минц звонили Ромковскому, справляясь об обстановке. Они не знали, что я несколько раз останавливался в дороге, и не могли понять причину задержки. Обеспокоенные и испуганные, они настояли, чтобы мне навстречу была послана машина с рацией для установления связи со мной. Я повстречал эту машину между Кельце и Радомом, но не остановился: какая была в этом польза?

Я прибыл в город ночью и привез Гомулку и его жену как раз к месту заключения. Гомулку поместили в Мидзечине, около Варшавы, на специальной вилле под контролем 10-го управления министерства госбезопасности… Жену Гомулки Софью я поместил в соседнем доме. На меня была возложена личная ответственность… за безопасность и благополучие Гомулки и его жены.

Он жил в комнате с зарешеченными окнами, ему приносили хорошую пищу, книги и журнал «Проблемы». Ему не разрешалось получать газеты. В стене комнаты имелся глазок, через который за ним постоянно наблюдал часовой. Здоровье Гомулки не было очень плохим, хотя у него был больной желудок, а левая нога не сгибалась после ранения полицией еще до войны.

С арестом Гомулки и его заключением в Мидзечине началась серия осложнений и недоразумений в политбюро. Прежде всего ни один из партийных руководителей не осмелился поговорить с ним. Они его просто боялись… В результате Гомулка оставался в Мидзечине около 3 месяцев почти в полной изоляции и никто его не допрашивал.

Наконец политбюро приняло решение. Заместителю министра госбезопасности Ромковскому и главе 10-го управления полковнику Фейгину было поручено поговорить с Гомулкой. До самого моего отъезда в декабре 1953 года, то есть в течение 2,5 лет, на допросы Гомулки ушло в целом не более 15 полных рабочих дней. За это время с ним не поговорил никто из партийных деятелей.

Во время допросов Гомулка не добавил ничего нового к тому заявлению, которое сделал на пленуме. Он во всем обвинил Берута и его клику, осуждая их и партию за сотрудничество с нацистами в период оккупации и за внутренние раздоры. Он обвинил их в том, что они предали почти всех коммунистов, арестованных в России. Я знаю, что он был очень озабочен их судьбой…»