Талибан. Ислам, нефть и новая Большая игра в Центральной Азии - Ахмед Рашид Страница 39

Вторым элементом руководства антисоветским сопротивлением были полевые командиры, все более недовольные расколом и коррупцией в Пешаваре и тем, что они часто оказывались заложниками в спорах своих вождей и не получали необходимых денег или оружия. Но военная обстановка требовала от них взаимодействия, какая бы борьба ни велась между пешаварскими партиями.

Полевые командиры страстно желали большего организационного единства. Исмаил Хан организовал первую всеафганскую конференцию полевых командиров в провинции Гор в июле 1987 года. На нее собрались более 1200 полевых командиров. Они приняли более 20 решений, и самым важным из них было требование, чтобы они, а не пешаварские лидеры, осуществляли политическое руководство. «Право определять будущую судьбу Афганистана имеют наследники мучеников и мусульмане в окопах, сражающиеся в кровавых боях и готовые к мученичеству. Никто другой не уполномочен принимать решения, определяющие участь нации». ^[118]

Около 300 полевых командиров снова собрались в провинции Пактия в июле 1990 года и в Бадахшане в октябре того же года. Однако национальная рознь, личное соперничество и желание первыми войти в Кабул в 1992 году положило конец достигнутому было согласию. Битва за Кабул обнажила противоречия между севером и югом, равно как и между пуштунами и другими народностями. Неспособность Ахмад Шаха Масуда пойти на компромисс с пуштунскими полевыми командирами, бывшими в оппозиции к Хекматьяру, даже после взятия Масудом в 1992 году Кабула, сильно повредила его репутации как политика. Ему не удалось вернуть себе доверие пуштунов до тех лор, пока талибы не завоевали север страны в 1998 году.

Третий уровень руководства сопротивлением — это ученые, интеллектуалы, бизнесмены и специалисты, бежавшие из Кабула в Пешавар. Многие из них остались независимыми и отстаивали единство всех оппозиционных сил. Но ни лидеры пешаварских партий, ни Пакистан никогда не давали этим образованным афганцам играть серьезную роль в политике. Вследствие этого многие из них уехали из Пакистана и пополнили диаспору афганских профессионалов. Они оказались на обочине афганской политики и не оказывали никакого влияния на то, что происходило на их родине. И когда в 1992 году они были нужны, чтобы помочь восстановить страну, они оказались недоступны. ^[119] Пуштунское духовенство и преподаватели медресе рассеялись среди движения сопротивления. Кто-то оказался в руководстве пешаварских партий, кто-то стал полевым командиром, но они не представляли собой единого целого внутри движения, и даже их личный авторитет к 1992 году значительно уменьшился. Улемы были готовы к тому, чтобы Талибан подобрал их.

Когда в 1994 году возник Талибан, ему противостояла только прежняя, вечно дерущаяся, верхушка сопротивления, и президенту Бурхануддину Раббани не удалось ее объединить. В пуштунских землях был полный вакуум власти, а юг был растерзан главарями разных банд. Талибы справедливо считали, что прежние лидеры моджахедов разложились и их нужно устранить. Хотя талибы и относились с почтением к некоторым из лидеров духовенства, бывшим прежде их духовными наставниками, они не позволили им играть какую-либо политическую роль. Талибы не испытывали никаких симпатий и к независимым полевым командирам, которых они обвиняли в разгроме, постигшем пуштунов после 1992 года. Никто из заметных полевых командиров, сдавшихся талибам, не сделал у них военной карьеры. Талибы полностью отвергли афганских интеллектуалов и специалистов, поскольку считали их продуктом ненавистного им западного или советского образования.

Появление Талибана случилось в счастливое для него время, когда коммунистическая властная структура полностью разложилась, вожди моджахедов были дискредитированы, а племенная верхушка — уничтожена. Талибам не составило труда смести прочь немногих оставшихся пуштунских вождей. После этого среди пуштунов не осталось никого, кто мог бы бросить вызов талибам. Теперь у них была возможность создать организацию на основе принципов племенной демократии, опираясь на поддержку низов. Используя ислам как фактор собственной легитимности, Талибан мог помочь народу, но у него не было ни способности, ни желания это делать.

В то же время талибы отказались создать механизм, в который они могли бы включить представителей других народностей, кроме пуштунов. Их преобладание в пуштунских районах могло бы дать им преимущество на севере только в том случае, если бы талибам хватило гибкости соединить сложную мозаику афганской нации под коллективным руководством нового типа. Вместо этого талибы в конечном счете создали тайное общество, руководимое кандагарцами и столь же таинственное, секретное и диктаторское, как правительство «красных кхмеров» в Камбодже или Саддама Хуссейна в Ираке.

Центральный руководящий орган Талибана — Верховный Совет (Шура), по-прежнему находившийся в Кандагаре, городе, который Мулла Омар покинул только один раз (чтобы побывать в Кабуле в 1996 году) и который стал новым центром власти Афганистана. В Шуре преобладали старые друзья и товарищи Омара, в основном пуштуны из племени дуррани, которых теперь называли «кандагарскими», несмотря на то, что они происходили из трех провинций — Кандагар, Гильменд и Урузган, Первоначально Шура состояла из десяти членов (см. Приложение 2), но так как военачальники, старейшины и улемы также участвовали в заседаниях Шуры, то она оставалась аморфной и число участников доходило до 50.

Из десяти первых членов Шуры шесть были пуштунами-дуррани и лишь один, маулави Сайед Гийасуддин, являлся бадахшанским таджиком (он долго жил среди пуштунов). Этого было достаточно до тех пор, пока Талибан оставался в пределах пуштунских районов, но после захвата Герата и Кабула Шура оказалась совершенно нерепрезентативной. Кандагарская Шура никогда не расширялась в достаточной степени, чтобы представлять пуштунов-гильзаев или непуштунов. Она осталась узкой по своему составу и по своим задачам: и не была способна выражать общенациональные интересы.

Две другие Шуры были подотчетны Кандагарской Шуре. Во-первых, совет министров, или Кабульская Шура. Во-вторых, военный совет, или Военная Шура. Из 17 членов Кабульской Шуры в 1998 году минимум восемь были пуштуны-дуррани, трое — гильзаи и всего двое не были пуштунами (см. Приложение 2). Кабульская Шура занимается повседневными вопросами управления городом и кабульским фронтом, но самые важные вопросы передаются на рассмотрение Кандагарской Шуры, которая и принимает решение. Даже мелкие решения Кабульской Шуры и ее руководителя, муллы Мохаммада Раббани, например, выдача пропусков для журналистов или новые ооновские проекты помощи, часто отменяются Кандагарской Шурой. Вскоре Кабульская Шура, номинально считавшаяся правительством Афганистана, не могла ничего решить без долгих консультаций с Кандагаром, что затягивало процесс до бесконечности.

Представители Талибана в Кабуле, Герате, а позднее и в Мазари-Шарифе, ни в одном из которых пуштуны не имели большинства, губернатор, мэр, начальник полиции и другие старшие чиновники — всегда были кандагарскими пуштунами, не говорившими на дари, местном lingua franca ^[120], или говорившими на нем плохо. Никто из уважаемых местных граждан не вошел в соответствующий совет. Единственное, в чем талибы проявили гибкость, так это в назначении губернаторов. Из 11 губернаторов 1998 году только четверо были кандагарцами. ^[121] В прошлом губернаторы и старшие чиновники назначались из местной элиты, что отражало этнический состав населения. Талибы порвали с этой традицией и назначали чужаков.