Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - Хадлстон Уильямсон Страница 39

На следующее утро мы завершили все свои дела, получив необходимые подписи от генерала Кири и его штаба, и решили лететь на Уманскую, что примерно в 60 милях. Но на ипподроме в это время шел митинг, и большая толпа наблюдала за скачками на рысях по пыльной дорожке приличной ширины.

Эллиот ухмыльнулся.

– Эта дорожка – единственное место, откуда мы можем безопасно взлететь, – заявил он. – Как ты думаешь, они нам позволят это?

– Можем, по крайней мере, попытаться, – ответил я, и мы подошли к распорядителям скачек, попросив их остановить бега на полчаса, пока мы не улетим.

Несмотря на протесты букмейкеров, мы приготовили большой DH-9 к полету и вручную вытолкали самолет на стартовую прямую, а ростовским любителям скачек пришлось подождать.

В Уманской нам повезло, и мы сразу же нашли офицера, заведовавшего полевым складом. Это был небольшого роста казачий полковник по фамилии Архипов, и, к нашему восторгу, так как у нас не было переводчика, его жена, привлекательная женщина, которая проследовала за ним через весь Туркестан и большую часть Средней Азии, пока его полк нес там пограничную службу, безупречно говорила по-английски.

У Архипова были нужные нам снаряды, и мы сделали необходимые распоряжения на погрузку их и отправку следующим утром, а так как у меня было так много письменных приказов на срочную отправку вагонов, адресованных каждому чиновнику железной дороги, я решил передать эту функцию одному русскому офицеру и лететь прямиком в Царицын, чтобы дать русским артиллеристам некоторые инструкции по применению этих снарядов, а также составить планы разумной концентрации британских орудий для того, чтобы дать красным по-настоящему хорошую дозу.

Мы должны были вылететь после полудня, с тем чтобы прилететь в Царицын под вечер, и Архипов с женой пришли нас проводить. Эллиот, как обычно, выполнил все предварительные операции, заправился горючим, и мы по очереди стали раскачивать пропеллер. Я сделал качок и только отошел от винта, как услышал несколько взрывов и, оглянувшись, увидел, что Эллиот лежит на земле и вот-вот потеряет сознание. Он забыл выключить мотор до раскручивания винта, и двигатель завелся.

Его рука была ужасно разбита выше локтя, а кончиком пропеллера оторвало кокарду с его фуражки. Я ускользнул от удара лишь потому, что, пока занимался лопастью винта, в двигателе произошел пропуск вспышки, и он завелся, когда подошла очередь Эллиота.

Госпожа Архипова была великолепна. Она в десять минут наложила ему грубую шину, а сам Архипов сбегал и вернулся с кроватью и восемью казаками, чтобы отнести Эллиота в деревенскую больницу, что примерно в двух милях отсюда. Послали за доктором, он осмотрел перелом и нашел его очень тяжелым. Эллиот ужасно страдал, когда ему вправляли кости, но был заметно жизнерадостен, а госпожа Архипова провела возле него всю ночь. Я пошел на станцию и сумел добиться, чтобы платформу для лошадей вычистили и подцепили к следующему поезду на Сосыку, который ожидался не ранее чем завтра.

Мы довезли Эллиота до станции и погрузили на платформу, но пришлось почти целый час дожидаться, и ее бы никогда не подцепили к ростовскому поезду, если бы Архипов в конце концов не достал свой револьвер.

– Платформа будет прицеплена к ростовскому поезду! – твердо заявил он, потрясая им перед носом начальника станции.

– Ваше превосходительство, – заикаясь, произнес начальник станции, – у меня есть свои приказы, а паровозы имеют свой предел мощности.

– От еще одной платформы ничего не изменится, – настаивал Архипов. – Поскольку поезда движутся с черепашьей скоростью, они медленней не пойдут!

– Ваше...

– Даю вам тридцать секунд на размышления!

У начальника станции округлились глаза, и он с трудом сглотнул комок.

– Она будет прицеплена, – согласился он.

Было важно доставить Эллиота в Таганрог в располагавшуюся там британскую миссию, если еще был какой-то шанс спасти его руку. Он все еще очень мучился, а из-за жары, безобразного состояния железных дорог и антисанитарных условий муки были почти невыносимы. Я очень хотел поехать с ним в Таганрог, но помимо дружеского общения ничего ему не мог предложить, да к тому же уже должен быть возвращаться в Царицын, так что я с неохотой расстался с ним в Ростове, вручив Архипову письмо для передачи Кейсу в Таганроге. У меня не было с собой рюкзака с дорожными принадлежностями, кроме бритвы и пары носков, не было переводчика и не было билета, поэтому я сел на первый поезд, на котором, как я заметил, была надпись о том, что он идет в Царицын, и доверился судьбе.

Большой паровоз уже выпустил клуб белого пара, а машинист находился в кабине, настраивая вентили, и я полагал, что он сейчас же отправится. Но, как и все поезда, он был ужасно забит людьми и заполнен перинами, горшками и кастрюлями, и привести поезд в движение стоило огромных усилий. Летом российские поезда, похоже, всегда везут на крышах вагонов столько же людей, сколько их толпится внутри, и почти всегда вагонами были действительно лишь те, что предназначены для перевозки лошадей, то есть так называемые теплушки, потому что они обогревались теплом жаровен, находившихся внутри их. Эти печки поглощали неимоверное количество дров, и зимой люди приходили в ярость, пытаясь отыскать топливо для того, чтоб не замерзнуть. Санитарных удобств никаких.

Забитые людьми поезда были характерной особенностью Гражданской войны, и купе всегда были переполнены беженцами так, что можно было задохнуться, да еще если учесть слишком большое число солдат в отпусках, которые, похоже, доводили использование этих немногих поездов до максимальной, насколько позволяла нехватка топлива, степени. На большинстве паровозов вынужденно использовались дрова, поскольку поставки угля и нефти были урезаны из-за отсутствия транспортных средств для доставки топлива в депо, а так как дорога через степь была одноколейной, когда локомотивы ломались или останавливались из-за отсутствия горючего, точно так же останавливались все идущие сзади поезда. Было непривычно видеть целую цепь неподвижных поездов, изгибающуюся вместе с извилинами степи. Однако все еще стояло лето, и никто не волновался. На цветущей равнине пели жаворонки и стремительно взлетали случайные выводки куропаток, дети могли играть рядом с застрявшими поездами, а собак выводили на прогулку, да женщины меняли платья.

Поезд, на котором оказался я, не был исключением из правил. Он состоял из жестких вагонов третьего класса, но мне удалось произвести на охранника почтового вагона впечатление о собственной значимости.

– Почта, – то и дело говорил я, и меня заткнули меж нескольких неописуемо грязных почтовых мешков.

Это очень отличалось от моей поездки в комфортабельном спецпоезде Холмена, и поезд этот шел дико медленно, а мне приходилось сражаться с толпой на станционных базарах, чтобы получить хотя бы стакан отвратительного вида молока. Однако на станции Торговая мне удалось купить две холодные жареные курицы: одну – чтобы съесть, а другую – чтобы обменять с моими товарищами по путешествию на что-нибудь из того, чем они располагают.