Жизнь Бальзака - Грэм Робб Страница 39

Дальше – хуже. Вскоре после того, как Бальзак переехал в свою квартиру на пятом этаже на углу улиц Турнон и СенСюльпис, вышло новое издание «Последней феи». Ее развязка стала правдоподобнее; Бальзак позаимствовал ее из последней части еще не опубликованного романа «Ванн-Клор». Самоплагиат уже стал для него приемом, значительно экономящим время. Отчасти благодаря ему творчество Бальзака – настоящая мечта для любого биографа. На сей раз молчали даже те, кто в свое время поддерживал «Аннету». В газете «Хромой бес», несмотря на то что одним из ее основателей был Рессон, напечатали еще одну разгромную рецензию. Отзывы читателей на «малоприятный» роман резюмировали словами: «Ну и что?»

Последнюю ставку Орас де Сент-Обен сделал на «ВаннКлор». По иронии судьбы, его выход сопровождался двумя хвалебными рецензиями, подписанными неким Анри (на самом деле Гиацинтом) де Латушем. Во многих отношениях Латушу предстояло стать литературным спасителем Бальзака. По словам Поля Лакруа, анонимный «Ванн-Клор», как ни странно, произвел такое сильное впечатление на литературный авангард, что его приписывали лидеру движения романтизма. Но в сентябре 1825 г., когда роман вышел, Бальзак уже сменил род занятий. Лишь спустя много времени он написал странно беззубое «послесловие» к роману «Ванн-Клор», подписанное неаристократичным «О.С. Обен»²⁷⁸. В нем утверждалось: что бы ни говорили об авторе, ему все равно, так как он прекращает писать: «Смею утверждать, что закончил свою карьеру романиста даже успешнее, чем надеялся». Успех в данном случае означал не более и не менее, чем добрые чувства, которые Сент-Обен, как он надеялся, пробудил в душах неизвестных читателей; «Ванн-Клор» стал его прощальным романом. То ли он воспринял критику близко к сердцу, то ли просто сделал выводы из того, что ни один из его романов не имел коммерческого успеха. Бальзак явно имел в виду не просто Сент-Обена, но себя в целом. В 1827 г. он получил письмо от Лёве-Веймара, переводчика Гофмана на французский язык, который, очевидно, просил прислать ему какие-то труды Сент-Обена. «Ваше письмо, – ответил Бальзак, – для меня чрезвычайно лестно, и я самым искренним образом благодарю вас за ваши добрые намерения; но некоторое время назад я приговорил себя к забвению после того, как публика довольно зверским образом доказала мне, что я – посредственность. Итак, в данном вопросе я перешел на сторону публики и избавился от литератора, заменив его типографом».

Предательство собратьев по журналистскому цеху и внезапная немилость, в какую впал Сент-Обен, предопределили образ действий Бальзака на последующие четыре года, а в некотором смысле – и на всю оставшуюся жизнь. Наверное, отрицательные рецензии считаются нормальной составляющей жизни писателя, как травмы считаются нормальной составляющей для спортсмена; однако было бы неблагоразумно ожидать, что даже самый крепкий профессионал будет сыпать соль на свои раны.

Уничтожение Сент-Обена помогает объяснить, почему Бальзак так часто представляется современным Диогеном, который ходит с фонарем по улицам Парижа, ища друга. Видимо, подобное поведение не помогло ему привлечь на свою сторону возможных союзников. Бальзак предъявлял огромные требования к тем, кто вращался на орбите вокруг него. Главным для него всегда было его призвание и женщина, которую он в тот или иной период обожествлял. В школе он был больше предан идеалу дружбы (и идеалам самых разных чувств), чем несовершенным примерам данных явлений. Итак, несмотря на горький опыт 1824 г., он оставался в стане республиканцев. Через три года, если верить Этьену Араго, Бальзак услышал о некоем тайном обществе, которое создали молодые люди, фанатично преданные социалистическим принципам Сен-Симона. «Ах! – вздохнул Бальзак, движимый обещанием товарищества и оккультной силы. – Как бы мне хотелось принадлежать к ним!» После того как его приняли, он понял, что не в силах всерьез относиться ко всем правилам и законам общества. Его обвинили в том, что он провокатор, и попросили покинуть общество²⁷⁹.

Впоследствии Бальзак будет время от времени приглашать своих молодых друзей вступить в таинственное «общество», члены которого проникнут во все газеты, будут голосовать друг за друга на выборах во Французскую академию, награждать себя многочисленными медалями и закончат свои дни пэрами, министрами и миллионерами. Одно такое объединение, общество «Красный конь», названное в честь дешевого ресторанчика рядом с Ботаническим садом, где Бальзак провел первое тайное заседание, существовало в действительности; но, кроме периодических пирушек, его деятельность сводилась лишь к публикации хвалебных статей о самом Бальзаке. Долгожданные высокие посты, обещанные молодым друзьям, так и остались мечтой. Как выяснилось, друзьям была уготована роль станков на фабрике с единственным владельцем²⁸⁰.

На первый взгляд нелепые замыслы на самом деле были весьма характерны для тогдашней литературной жизни Парижа, где процветало кумовство. И все же в каждом случае Бальзак оказывался в Гефсиманском саду собственного изобретения. Чаще всего он считал себя Мессией. Складывается впечатление, что все его грандиозные планы портил тщательно продуманный саботаж. Например, общество «Красный конь» могло закончить свое существование, даже не начавшись, потому что Бальзак никак не мог найти писателей, достойных в него вступить. Однако имелся и другой, скрытый мотив. Бальзак, который постоянно разочаровывался в людях, тем самым поддерживал свой образ одинокого гения, который вынужден противостоять современникам – «великий игрок без карт, Наполеон без войска, изобретатель без капитала»²⁸¹. В 1824 г. ему еще предстояло познать логику своего собственного поведения, так как тогда ему еще не открылись те свойства его произведений, которые можно было выгодно эксплуатировать. Как только логика была открыта, ничто не могло помешать ему завоевать общество и заручиться поддержкой ремесла, которое, как ему казалось, попыталось его раздавить.

Кризис 1824 г. имел еще одно, более важное и непосредственное последствие. Как-то вечером Араго переходил Сену по мосту и увидел неподвижную фигуру, опиравшуюся о парапет. Он узнал Бальзака. «Я смотрю на Сену и думаю о том, чтобы заползти под ее влажное покрывало». Араго спас положение, пригласив Бальзака на обед²⁸². Возможно, много лет спустя именно то происшествие позволило Бальзаку заметить о прожорливом кузене Понсе: «Расстаться с давнишней привычкой так трудно! Самоубийц не раз останавливало на пороге смерти воспоминание о кофейне, где они привыкли по вечерам играть в домино»²⁸³.

Происшествие на мосту, как и душераздирающую попытку самоубийства в Блуа десятилетней давности, следует толковать лишь в более широком контексте. К отзывам других о поведении Бальзака необходимо в целом относиться осторожно. Как правило, не стоит верить отзывам, если в них в какой-то миг не вкрадывается ирония. Судя по всему, желание покончить с собой приходило к Бальзаку примерно раз в пять лет. Одно это больше говорит о природе его поведения, чем любые мотивы, которые можно приписать любой отдельной попытке. Больше чем подростковое увлечение, самоубийство было «старой любовницей». Подобно подаркам-талисманам, полученным от Лоры де Берни, чья потеря – например, запонка, оброненная на площади Сен-Сюльпис, – предвещала катастрофу²⁸⁴, каждое покушение становилось воспоминанием об определенном периоде в его жизни или о состоянии его рассудка. В 1845 г. Бальзак попробовал гашиш, обильно приправленный опиумом; он хотел найти «приятное» средство самоубийства на тот случай, если Эвелина Ганская его бросит²⁸⁵. (Средство действительно получилось бы приятным.) «Часто посещаемые воды самоубийства» – фраза, которую он употребляет с поразительным легкомыслием, рассказывая ей, как, запутавшись в долгах, он стоял, подобно Люсьену де Рюбампре²⁸⁶, у железных ворот, ведущих в сад Тюильри, и замышлял собственную смерть. По такому случаю, который, как оказалось, произошел всего за несколько дней до письма Ганской, Бальзака «спас» бывший главный клерк из адвокатской конторы, который, испытывая «тайное почтение к гению (это выражение меня всегда смешит)», устроил ему заем под пять процентов плюс залог всех его сочинений²⁸⁷. Самые «бальзаковские» кварталы Парижа – не только его комнаты и места обитания, но также и места, где он, как Люсьен де Рюбампре из тюрьмы Консьержери, смотрел на мир «в последний раз»: мост через Сену, ворота на улице Риволи. Возможно, после провала «Кромвеля» таким местом стал ров на месте Бастилии «в те дни, когда в нем не было воды»²⁸⁸.