СССР при Брежневе. Правда великой эпохи - Димитрий Чураков Страница 39

Уже в момент своего становления плановый механизм был адаптирован для целей учета интереса всех вовлеченных в экономику субъектов. Планирование представляло собой сложный, многоуровневый механизм диалога верхов и низов, государства и общества, руководителей и непосредственных производителей. Система государственного управления экономикой в результате внедрения плановой дисциплины стала гораздо более жесткой, чем в 1920-е годы, но ее гибкость возрастала. По вертикали отдельные звенья системы, в отличие от военного коммунизма, крепились между собой не жестко, а по принципу шарниров в механике, когда нижестоящие звенья получали возможность искать самостоятельные хозяйственные решения в рамках предоставленной им компетенции. Иногда права исполнителей сужались, а иногда – расширялись. К примеру, в годы второй пятилетки хозяйственные возможности средних и нижестоящих звеньев экономии были расширены, и в 1936 году (в соответствии с законом «О хозрасчетных правах главных управлений») главкам промышленных наркоматов предоставлялось право распоряжаться оборотными средствами, иметь счета в Госбанке, заниматься сбытовой и снабженческой деятельностью. Рост хозяйственной самостоятельности ведомств и отдельных предприятий происходит в годы Великой Отечественной войны, и т. д.

Само принятие плана превращалась в многоэтапную систему поиска взаимоприемлемых решений. Если упрощенно представить, как принимался годовой либо пятилетний план, то этот процесс происходил в общих чертах следующим образом. Первоначально органами Госплана собиралась и обрабатывалась вся доступная экономическая информация, составлялись проекты плановых заданий, их варианты. Цель Госплана – в структурном измерении учесть максимально возможное количество экономических интересов. При этом требовалось согласовать их более тщательно, нежели на это способны рыночные механизмы³⁶.

В дальнейшем к работе подключались высшие партийные органы, в первую очередь – Политбюро. Они вырабатывали стратегию развития. После этого над его доработкой трудилось правительство и отдельные наркоматы, согласовывая свои хозяйственные интересы, которые первоначально практически никогда не совпадали. Плодом усилий множества людей становился проект плана, который спускался на уровень предприятий. Там он тоже обсуждался, согласовывался, корректировался, а затем возвращался наверх. Получив доработанные проекты плана от своих предприятий, профильное ведомство сводило их воедино, уточняло проект плана всей отрасли и отсылало свои предложения в Совнарком, где шла притирка уже общих параметров для экономики в целом. После чего в работу вновь включались Политбюро, ЦК, Госплан. Согласованный и выверенный документ поступал в советский парламент, и лишь после этого обретал силу закона. Но и после принятия плана он мог корректироваться и уточняться.

По мнению А.В. Шубина, в 1970-е годы подобного рода согласования велись не только по вертикали, но и по горизонтали, что позволяет историку называть советскую экономику того времени «экономикой согласований». Иногда согласования шли по вполне официальным каналам, иногда нет, но в обоих случаях они в конечном итоге делали систему еще более гибкой и устойчивой. Таким образом, говорить о жестком, командно-административном характере советской экономики не приходится. А поскольку в обсуждении встречных планов на уровне предприятий принимали участие партийные, рабочие и молодежные организации, целые трудовые коллективы, то и об отсутствии демократизма в советской экономике говорить неправомерно. Не следует преувеличивать уровень этого демократизма, но и отрицать его укоренность в советскую систему тоже невозможно. Что же касается того, будто советская экономика не позволяла создать рачительного собственника, то это вообще звучит смешно. Но это смех сквозь слезы: сколько лет уже прошло с того времени, как советская экономика и само Советское государство разрушены, уже и приватизировать почти нечего, а несметных полчищ «рачительных собственников» что-то днем с огнем не сыщешь, зато сколько развелось ворья!

Тем самым все называемые в современной литературе причины кризиса реформы 1965 года таковыми не являлись, по крайней мере не они оказались решающими. Очень важно отметить, что деструктивные процессы начали нарастать параллельно с расширением реформы на все новые и новые хозяйствующие субъекты. Это и не случайно. Первым же реально-ощутимым результатом реформы стало нарушение рыночного равновесия, разбалансировка финансовой системы и подрыв стабильности и покупательной способности рубля (в скобках заметим, что реформу, разрушающую основной инструмент рынка, считать рыночной реформой «очень сложно»!). Комплексный анализ советской экономики показывает принципиальную невозможность проведения, по крайней мере в тот момент, каких-либо рыночных преобразований вообще. Потеря темпа в предшествующее десятилетие не позволило СССР вовремя перейти от экстенсивного к интенсивному развитию. Индустриальная модель, закрепившаяся в 1950—1960-е годы, характеризовалась жесткой зависимостью экономического роста от масштабов вовлечения первичных ресурсов, т. е. от объемов использования топлива и сырья. Это делало советскую экономику заведомо неконкурентноспособной на международной арене³⁷.

Более глубоко, нежели вожди СССР, понимали суть советской системы некоторые честные западные экономисты. Давая оценку реформам периода «горбачевской перестройки», в чем-то аналогичным косыгинско-брежневским, они отмечали, что «Советскому Союзу легче достичь коммунизма, чем вернуться к капитализму»³⁸. Нельзя не вспомнить еще одно важное обстоятельство. Как в литературе неоднократно говорилось самыми разными авторами, еще на рубеже XIX–XX веков Россия представляла собой страну, в которой шли процессы вторичной модернизации. Как известно, это, помимо всего прочего, означает особую роль государства в экономике. Целью государства в условиях вторичной модернизации является собирание ресурсов для осуществления цивилизационного рывка. В свое время царской России и сталинскому СССР этот рывок сделать удалось. Но, как уже говорилось, при Хрущёве наша страна вновь оказалась в положении догоняющей. Поскольку при преемниках Никиты Сергеевича этого факта не осознали и не учли уроков более раннего времени, цивилизационное отставание СССР только усугубилось. И причиной этого являлся как раз отказ государства от своей функции локомотива в переходных условиях.

Массированное насаждение товарно-денежных рычагов было, помимо всего прочего, затруднено отсутствием в стране соответствующих кадров, имевших опыт работы в новых условиях. В силу этого все сравнения «косыгинских реформ» с ленинским НЭПом и даже сталинским неонэпом некорректны, поскольку в то время еще имелась немалая прослойка людей прежней формации – предпринимателей, специалистов, служащих, тех же крестьян и рабочих, – знавших законы рынка не из марксистских учебников политэкономии, а из собственного жизненного опыта. Об этом в середине 1960-х годов неоднократно шла речь и на практических конференциях, и на партийных мероприятиях. Так, на проходившем летом 1967 года совещании в МГК КПСС одним из выступавших вопрос был поставлен ребром: «Куда уходят выпускники-экономисты из технических вузов и специализированных институтов? Спешили проводить реформу, а не подумали о том, кто ее будет проводить».