Счастливая девочка растет - Нина Шнирман Страница 39

Я не помню дядю Мишу — последний раз он был в Москве в 1939 году Мамочка сказала, что мне тогда было два с половиной года. Но мы с ним переписываемся с тех пор, как я научилась писать. Анночка и Ёлка тоже с ним переписываются — и он всегда отвечает на наши письма. И я очень хорошо знаю его по фотографиям. И я его люблю, а он тоже всех нас любит, он отвечает на каждое-каждое наше письмо, а ведь нас много! Иногда он пишет большие фотописьма — и тогда кажется, что его видно и слышно. И на день рождения всегда на стуле утром лежит его подарок среди других.

Поезд уже в Ленинграде на Московском вокзале. Он замедляется, замедляется и останавливается. Мы с Папой выходим из вагона, и я сразу вижу дядю Мишу — он в точности такой, как на всех фотографиях. Я мчусь к нему — он меня сразу замечает, руки разводит, наклоняется, я обнимаю его, целую и говорю:

— Дядя Миша! Как я рада!

Он гладит меня по голове и вдруг спрашивает:

— Нинуша, а тебе не противно целовать такого старого пня, как я?

Я ужасно удивилась, но почти сразу отвечаю:

— Ну что ты говоришь, дядя Миша?!

Подходит Папа, ставит чемодан — сейчас они обнимутся крепко-крепко, поцелуются и опять обнимутся! Они совсем неподвижно стоят, смотрят друг другу в глаза, потом дядя Миша протягивает Папе руку, а Папа долго её жмёт, и они всё время смотрят друг другу в глаза. Я остолбенела, онемела и, по-моему, обалдела! Почему?! Почему они жмут друг другу руки, как какие-то просто знакомые или даже незнакомые, которые знакомятся? Я, конечно, ничего не говорю, но у меня это совсем не укладывается в голове, ведь Мамочка несколько раз говорила, что дядя Миша им с Папой как отец — он на шестнадцать лет старше Папы. Папа так любит дядю Мишу, а дядя Миша очень любит Папу! Я всё помню — и про «мужское воспитание», и про то, что с Мишенькой нельзя сюсюкать. Но сейчас я ничего не понимаю!

Мы приезжаем на машине на улицу Писарева, в дом, где вырос Папа. Красивый дом, очень красивая лестница, высокая-высокая дверь. Она открыта, мы заходим в прихожую — там стоит маленькая, пожилая, странная женщина в платочке — я знаю, это Текля, бывшая «прислуга» их семьи, а сейчас домработница тёти Томуси — Папиной старшей сестры.

— Здравствуйте, Текля! — говорит Папа совсем необычным голосом.

— Жоржик! Жоржик! — Текля качает головой и смотрит на него, как Бабуся на нас смотрит — очень похоже.

Мы сидим в столовой тёти Томуси и пьём чай втроём — я, Папа и дядя Миша, потому что все разъехались на лето. Я очень рада, что мы в квартире одни, только с дядей Мишей и Теклей. Раньше мне было совсем всё равно, сколько людей, кто со мной разговаривает, кто с кем-то другим. А сейчас мне очень не нравится, когда на меня набрасывается много народа! Потом, они же все родственники и одних я знаю, а других не знаю! Так что всё здорово!

— Мартышка, — говорит Папа, — у меня сегодня дела, а дядя Миша хочет показать тебе Горздрав — он там работает.

— Горздрав! — говорю. — Какое звонкое слово! Конечно пойдём!

Папа с дядей Мишей переглядываются так быстро-быстро, и я понимаю, что слово-то звонкое, но место, наверное… не звонкое!

Мы с дядей Мишей в Горздраве — он недалеко от Невского проспекта.

В этом самом Горздраве, к сожалению, нет ничего интересного — там такая же толкучка, как в магазине или на конкурсе, и душно.

— Ты здесь работаешь? — спрашиваю.

— Да! Нинуша (дядя Миша зовёт меня, как Мамочка, — Нинуша), у меня сейчас есть одно небольшое дело, но я хотел, чтобы тебя один хороший дядька послушал — сердце, лёгкие!

Если бы это был не дядя Миша, я точно бы отказалась, потому что мне очень надоели врачи, кроме Калугиной, — меня не знаю кто запихнул в тубдиспансер, я там «на учёте», как хулиганы в милиции. Но дяде Мише я отказать не могу.