Русская правда. Язычество – наш «золотой век» - Лев Прозоров Страница 39

По поводу превращения Хорса в «Корса» и «Хворста» я уже говорил в первой главе, и на этом более останавливаться не буду.

Как я уже упоминал, еще Осип Бодянский предположил, что Хорс и Даждьбог это одно и то же Божество, а многие ученые – в частности, Потебня, Фаминцын, Нидерле, Соловьев, поддержали это отождествление.

Даждьбог (Дажьбог, Дажба, Дабог, Дабо, Даба (ю. – сл.), Дацьбог (зап. – сл.), и пр.). Тут также не возникало особых сложностей. «Точкой отсчета» были сообщения Ипатьевской летописи под 1114 годом. Ее автор, рассказывая о современных ему «чудесах» и «знамениях», решил показать, что подобные дела случались и раньше, в целях чего и привел цитату из перевода Иоанна Малалы (прозвище это обозначает попросту «болтун»), но не то от простоты, не то, напротив, от лукавства, переплел заемное книжное сказание с родословием славянских Богов. Сварог оказывается у него царем Египта, при котором с небес упали кузнечные клещи и люди начали ковать оружие, а до того бились палками и камнями. «И по сем царствова сын его, именем Солнце, его же наричють Даждьбог, семь тысящь и 400 и семъдесять днии, яко быти летома двемадесятьма (двенадцатью. – В Л.П.) то по луне видаху бо… инии чисти ови по луне чтяху, а друзии деньми лет чтяху (одни считали время по лунным фазам, а другие – просто по дням. – Л.П.); двою бо на десять месяцю число потомъ оуведоша. От нележе начаша человеци дань давати царямъ. Солнце царь, сын Сварогов, еже есть Дажьбог, бе бо муж силен; слышавше не от кого жену некую… богату и всажену соущу. И некоему, восхотевшю блудити с нею, искаше ея яти ю хотя. И, не хотя отца своего закона рассыпати, Сварожа, поемъ (взяв. – Л. П.) с собою муж неколко своихъ, разумев годину (время, час. – Л.П.), егда прелюбы деет, нощью припаде на ню, не оудоси (застал. – Л.П.) мужа с нею, а ону обрете лежащю с инемъ, с нимъ же хотяше. Емъ (схватил. – Л.П.) же ю и мучи и пусти ю водити по земли в корзине, а того любодейца всекну (казнил. – Л.П.)». Итак, в этом отрывке Даждьбог описан как «Солнце-царь», давший людям календарь из двенадцати месяцев, учредивший дань и строго следящий за соблюдением супружеской верности и брачных норм. Исследователи самых разных школ и направлений считают наиболее древней формой его имени имя «Дажьбог», впоследствии переосмысленную и видоизмененную в «Даждьбог» – «Дающий Бог». «Дажь» мыслится, как притяжательная форма от готского «дагс» и немецкого «таг» – день. Знатоки рунической премудрости немедленно вспомнят руну «Дагас» – день, огонь, жар. По мнению исследователей, ее нынешняя форма – результат попыток вырезать на дереве солнечный знак – вписанный в круг равносторонний крест. Геза фон Неменьи связывает с этой руной скан-догерманские божества Даг (день) и Бальдег, Бальдр, а также героев Свипдага (сканд.), Свибдагера (датск.), Свевдега (англосакс.), а также кельтское божество Даг-да («добрый»). Корень «даг», «дажь» связывают также с санскритским корнем «даг» – жечь – и литовским «дегу», гореть, откуда и наше «деготь». С этим именем связывают также имя Божества балтийских славян Подага, о котором неизвестно ничего, кроме имени, и того, что ему (ей?) возводили храмы. В Подаге иногда видят женскую пару Даждьбогу, как Пеперуна составляет, по мысли этих исследователей, пару Перуну. Такой крупный исследователь-языковед, как И.И. Срезневский, видел корень «даг» даже в имени другого именовавшегося сыном Сварога Божества, Радагаста [49] (или Радигоста), почитавшегося в городе Ретра, в земле велетов-лютичей. Святыни Ретры почитались в «Поморье Варяжском» лишь самую малость ниже храмов Арконы. По мнению Срезневского, приставка «Ра» в имени Божества велетов играла ту же роль, что, скажем, в слове «разорю», а «аст» в конце было суффиксом (ср. «зубаст, горласт» и пр.). То есть Радагаст – это тот, кто распространяет свет, тепло – «даг». Однако, при всем уважении к памяти Исмаила Ивановича, здесь он, кажется, немного перемудрил. Имя Радагаст, во всем богатстве своих вариаций, известно в славянском мире с V века (один из варварских вождей, вторгшихся в Римскую империю, носил это славянское имя), принадлежа к одной из самых древних и одновременно распространенных групп имен, заканчивающихся на «гаст», «гост», «гость». Анты Ардагаст, Доброгаст, Келагаст, Оногаст и Пирагаст, персонажи русских летописей Воигость, Орогость, Серогость, вендское Ольгаст (сокращение – Олег), польское Доброгост и так далее. Из этого же гнезда, возможно, вылетели и невнятные «фасты» и «фосты» из договоров великих князей русских Олега Вещего и Игоря Старого с Византией. Норманнисты, конечно же, пытались увидеть в них своих возлюбленных скандинавов, но тщетно искать в рунических надписях эпохи викингов, кишащих именами и целыми родословными сагах или средневековых документах (католичество, принятое норманнами, в отличие от православия, не требовало обязательной замены «Языческого» имени) тезок этих загадочных русских послов. Зато, предположив, что перед нами славянские имена, павшие жертвой стараний не то византийских, не то отечественных грамотеев на слух приспособить их к греческим буквам, мы легко опознаем в «Вуефасте» – Вуегаста (с мягким, «украинским» придыхательным «г»), в «Лидулфосте» – Людогоста (в древнем Новгороде была Людогоща улица, на которой нашли дивной красоты резной деревянный крест). Новгородская топонимика вообще кишит названиями, произведенными от имен этого же ряда – Утрогощи, Любогощи, Чадогощи, Видогощи и т. п. И во всех славянских землях известны Радагасты, Радогосты, Радигости и производные от этого имени названия рек, селений, гор. По одной такой горе (Гостин, она же Радгост, Радхорст в немецком произношении), кстати, получила название марка чешского пива «Радхорст» (на его пробках и изображен, в меру фантазии изготовителей, вооруженный Языческий идол). У этой горы произошло столкновение чешских рыцарей Ярослава из Штернберга с монголо-татарскими полчищами Батыя в 1240 году. Католики приписывают победу чехов Гостинской богородице – однако же чем могла помочь в бою женщина, да еще иноплеменница и иноземка? На мой взгляд, читатель, гораздо логичнее предположить, что славянским витязям помог закованный в латы славянский Бог с соколом на шеломе и бычьей головой на щите. Был ли Сварожич из Радигоща-Ретры тем же Богом, что и Даждьбог, неясно – вряд ли у Бога Неба был один или два сына [50] . Но, учитывая разноголосицу форм имени Радагаста-Радогостя-Радигоста, трудно согласиться со Срезневским и увидеть в его имени конструкцию, основанную на корне «даг».

Впрочем, исследователи не совсем уж единогласно готовы признать Даждьбога Солнечным Божеством – В.В. Мартынов в статье «Мифологический мир «Слова о полку Игореве»» выдвинул предположение, что Даждьбог – злое Божество, на основании сербских легенд, где Да]бог выступает как воплощение зла и противник Бога на земле. Также он апеллирует к древнеиранскому duz – «злой». В «Даждьбожьих внуках» «Слова о полку» исследователь видит черниговского князя Олега Святославича и заглавного героя «Слова», Новгород-Северского князя Игоря Святославича, поэмой якобы осуждавшихся за «усобицы». Однако не стоит приписывать советское государственническое сознание автору русского Средневековья – для тех времен желание личной славы было естественной чертой князя, и даже у человека, искренне радевшего за объединение Руси, никакого осуждения вызывать не могло. Никаких черт осуждения главного героя в поэме я не нахожу (замечу, что некоторые исследователи довольно убедительно приписывают авторство самой поэмы именно Игорю Святославичу), что же до Олега Святославича, то автор говорит о нем не хуже, чем о многих иных князьях. Знаменитое «Гориславич» никакого осуждения не содержит – не содержат же осуждения названия растения «горицвет» или птички «горихвостки». «ГорИславич» – а не «ГорЕславич»! – человек вспыльчивого, огневого характера, стремящийся к яркой, хотя бы и краткой, как пламя, славе. В рамках ценностей рыцарского Средневековья – а других ценностей у автора средневековой воинской повести и быть не могло – это ближе к похвале, пусть и сдержанной, но уж никак не к осуждению. И как-то даже странно думать, что автор поэмы обозвал своего главного героя – «Солнце светится на небеси – Игорь князь на Русской земле!» – и его пращура, прародителя воспетого поэмой «хороброго Ольгова гнезда», чуть ли не «чертовыми детьми»! Роль Даждьбога в сербских преданиях легко объясняется тем, что сербы и хорваты первыми из славянских племен, еще в VII веке, приняли христианство – а с ним и ту оценку прежних Богов, о которой мы так много говорили в этой книге. Хотя память о первоначальном, благом значении солнечного Божества хорваты, по-видимому, сумели сохранить. Иначе вряд ли они использовали бы Дабог как личное имя. В Галиции при короле Владиславе Ягелло (он же Ягайло) в 1394 году упоминается Данило Дажбогович, в польских документах мелькает некто Dadzbog. Известны названия местностей – Даждьбог в Мосальском уезде, Дацьбоги в Польше, Дабог в Сербии. Впрочем, это еще не главные аргументы – были, в конце концов, и всевозможные Бесовы горы или выселки, и личные имена и прозвища такого порядка встречались – стоит вспомнить знаменитого новгородского попа (!) по имени Упырь Лихой, или сподвижника Степана Разина Никифора Чертка, или боярского сына Сотону (!) Левашова. А главное в том, что построения Мартынова легко разрушаются, если вспомнить о существовании на Украине песен, в которых упоминается Даждьбог. В первой, записанной в Волынской области в 1965 году, соловей, прилетевший весной из славянского рая-«Вырея», говорит, что «не сам вийшов, Дажбог мене вислав», и отдал ему ключи – отпереть весну, запереть зиму. И это – про представителя злых сил?! Другая песня, записанная дважды – в двадцатых годах прошлого столетия на Волыни (если совсем точно – в Стрижавцах Винницкой губернии от некоего Л. Юркевича), а в 1975 – в Тернопольской области, еще любопытнее. Пели эту песню не абы когда (в традиционной культуре вообще всему свое время и место, в отличие от наших дней – вряд ли я когда-нибудь забуду дивную картину: второе августа, день ВДВ, трое коллег-охранников, здоровенных, нетрезвых и небритых лба в маскирухе, задушевно вытягивают «Виновата ли я»). Так вот, поют ее только при встрече едущего на свадьбу жениха с кем-либо. А поется в этой песне, как «межи трьома дорогами», на распутье, «князь» – здесь фольклорное обозначение жениха – просит уступить ему дорогу: