Гунны – страх и ужас всей Вселенной - Вольфганг Акунов Страница 39

Особое значение приобрел, очевидно, в связи с возвышением Аттилы, тотем и символ орла. «Мотив орла пользуется таким же широким распространением, как и исследованные нами всадническо-кочевнические элементы, и встречается как в мужских, так и в женских погребениях представителей ведущего социального строя гуннской властной структуры. Чаще всего это голова хищной птицы как pars pro toto (лат. часть вместо целого – В.А.), и только в редких случаях – изображение всей птицы целиком…Данное обстоятельство может быть объяснено лишь выдающимся значением орла в магической картине мира того ведущего слоя, чьи княжеские погребения находят со столь однородным инвентарем от Казахстана до Венской впадины» (Йоахим Вернер).

Наиболее впечатляющим в сообщении маститого мюнхенского ученого представляется очерченное им мысленно огромное пространство, на котором были найдены артефакты. От Казахстана, территорий перед Джунгарскими воротами, земель вокруг озера Байкал, с которых начинается бескрайняя степь, до впадины Венского бассейна, предгорья Венского леса. Насколько простиралась степь, настолько же простиралась власть этого исполненного неисчерпаемой энергии гуннского народа. Повсюду, где простиралась степь, гунны чувствовали поддержку своих духов или же богов и, в то же время, свою подчиненность им.

Кроме того, Йоахим Вернер упоминал находки, сделанные археологами за пределами очерченного им в приведенном выше фрагменте пространства, между реками Виадром (современным Одером) и Вистулой, служащие свидетельством того, что власть гуннов простиралась до Янтарного (Балтийского) моря. Могилы с погребальными дарами из областей, прилегающих к Рену-Рейну, добытыми гуннами в боях с бургундами и в походе к берегам Лигера-Луары (о чем еще пойдет речь далее). Однако же, ядром и сердцевиной гуннской кочевой державы оставалась неизменно степь. А священной «птицей смерти» представителей правящего слоя гуннов – где бы они ни были и где бы ни воевали – странным образом оставался сопровождавший их как в земном, так и в потустороннем мире орел. Орел, считающийся у нас хотя и хищной, но все-таки преимущественно горной птицей (чем и объясняется устойчивое для русского языка словосочетание «горный орел»; лишь советская эпоха нас обогатила песней про «степного, сизого орла»).

Подобно тому, как спустя полтора тысячелетия орел стал символом мечты о мировом господстве идеологов германского нацизма, так и вожди конного воинства гуннских кочевников, в силу аналогичных причин, также испытывали непреодолимую тягу к этой «царственной птице». Орел служил наглядным воплощением претензий на мировое господство. Воплощением царственной алчности, чуждого всякой морали стремления к власти любой ценой (вспомним «Волю к власти» Фридриха Ницше), находящего порой (само)оправдание в любовно культивируемых представлениях о собственном (бого)избранничестве, благородстве и превосходстве над другими народами, превосходстве «сверхлюдей» над «недочеловеками».

Аммиан Марцеллин не упоминал гуннских орлов (скорее всего, памятуя об аналогичной роли орла – птицы Зевса-Юпитера – в римско-эллинском мире, которой мы еще коснемся ниже). Но он явно догадывался о хищной алчности и беспощадности как о существенных чертах гуннской политики, явно не сдерживаемой религиозными соображениями, но окрыляемой суевериями. Причем, хотя орла, конечно, почитали все гунны, но в комплексе их верований он не мог служить всем и каждому. Орла изображали, прежде всего, на вооружении и поясах, но также на предметах конской сбруи гуннской знати, ибо гунны совершенно ясно сознавали, как важны для них кони в дальних завоевательных походах.

И все-таки, довольно странным представляется то обстоятельство, что именно орлиные мотивы были самыми распространенными среди мотивов гуннского «звериного» стиля. Ведь на центральноазиатской родине гуннов – там, где они жили вперемешку или по соседству с самыми разными тюркскими и монгольскими народностями, орел вовсе не играл столь важной роли. Ни в фольклоре, ни в быту. В сказках, преданиях и исторических повествованиях тамошних народов гораздо чаще фигурируют вороны и лисы, зайцы, тигры и змеи, чем орлы. Можно, следовательно, предположить, что орел стал тотемом гуннского правящего слоя и его излюбленным символом лишь тогда, когда гунны отправились в свой великий завоевательный поход на Запад. В культурах Древнего Востока и Римской «мировой» империи орел – «царь птиц», к тому времени уже давно стал символом, эмблемой обладателя верховного власти. Орел был птицей-вестником всевышнего бога или главы пантеона – как греческого Зевса и римского Юпитера, так и индийских богов Индры и Вишну (Гаруда). Не говоря уже о божествах религий древнего Ирана – например, Ахуры Мазды (Оромазда, Арамазда, Ормузда). Орел был и любимой птицей бога огня Агни, занимавшего столь важное место в мифическом мире индоарийских богов ведической эпохи.

В представлениях древних народов орел был тесно связан с громом и молнией. Его изображали с молниями и громовым перуном (греч. фармакон, санскр. ваджра) в когтях. При этом самого орла – носителя молний – молния никогда не поражает, и, согласно народным поверьям, блеск орлиных клювов различим даже сквозь самые плотные и темные грозовые тучи. Гунны, как и другие народы, кочевавшие в открытой степи, не имея защиты от молний, бессильно ожидавшие в своих открытых всем ветрам шатрах милости или немилости от повелителей небесных бурь, не могли не почитать громовника-орла. Орла почитали как грозовую птицу и метателя молний, в качестве особого священного животного – птицы, приближенной к миру богов или, по крайней мере, духов. Когда же хунну, наконец, ощутили себя достаточно сильными для того, чтобы самим обрушиться грозой, через безлюдную степь, на города густо населенной Европы, на пути у них встали римские ауксилиарии и легионарии, с чьих боевых значков грозил пришельцам тот же громовник-орел.

Следовательно, коль скоро Аттила считал себя равным римским императорам и мечтал о том времени, когда никто больше не посмеет отказать ему в императорском титуле, речь для него шла уже не только о том, чтобы стать императором, но и о том, чтобы орлы, служащие сильнейшему, верховному владыке, служили теперь лишь ему.

«Исключительность, с которой орел в находках эпохи Аттилы используется в качестве изобразительного мотива, является самым убедительным указанием на существование целого мира представлений, в котором эта царственная птица олицетворяла верховное божество и Творца Вселенной» (Вернер).

Но, если орлы были исключительным символом властей предержащих, если носить украшения с этим символом счастья и победы и брать их с собой в мир иной, было дозволено лишь представителям правящей верхушки – гуннским князьям и вождям – то спрашивается: какими символами и оберегами украшало себя гуннское простонародье? Предположение, что простой гунн, рядовой конный воин, «черная кость», вообще-то, вряд ли много размышлял об устройстве Вселенной, сотворении мира и божественных иерархиях, кажется, не слишком далеко от истины. Однако даже самый последний гуннский конник был, вне всякого сомнения, не в меньшей мере, чем гуннские князья и воеводы, вовлечен в Большую Азартную Игру, ставкой в которой была власть над всем обитаемым миром. Над миром, который гунны твердо намеревались покорить. Этот гуннский конник находился на чужбине, в чуждом мире, ежедневно грозившем ему гибелью. Какие же обереги он брал с собой в поход с далекой родины? Какие амулеты получал он в путь-дорогу от любящей матери, если принадлежал уже ко второму поколению, если появился на свет уже во время Великого переселения гуннского племени на Запад?