Моя армия. В поисках утраченной судьбы - Яков Гордин Страница 39

Никто меня не предупредил, что я и в отпуске должен ходить исключительно в форме! И ни в каком уставе я этого тоже не встречал.

Я помчался домой, переоделся и снова явился в комендатуру. У двери с табличкой «Дежурный помощник коменданта» никого не было. Можно представить себе мою панику — славно будет, если я свой отпуск проведу на гауптвахте!

Помощник коменданта, молодой капитан, которому я отрапортовал как положено, молча взял мою отпускную, лежавшую у него на столе, и написал на обороте под фразой свердловского коллеги: «Задержан за ношение гражданской одежды». И протянул мне. Я сказал: «Разрешите идти, товарищ капитан?» — не веря в свое счастье. Он усмехнулся и кивнул. И я ушел.

Вот ведь — есть же на свете справедливые и понимающие люди! Когда я вернулся в часть и отдал Ширалиеву документ, он сунул его в какую-то папку, совершенно не поинтересовавшись оборотом.

Был в моей отпускной ситуации еще один немаловажный аспект. Ширалиев добавил к законному отпуску в 10 дней — не считая дороги — еще 4 дня своей властью. В этом был смысл. Его жена мечтала приобрести модные тогда туфли, называвшиеся почему-то «танкетки». И мне было дано задание — приобрести в Ленинграде эти танкетки, поскольку ни в Алзамае, ни в близлежащих городках ничего подобного не продавалось. Поскольку дама весьма приблизительно описала эту обувь, то я и привез нечто иное. Приобретенное, естественно, за счет родителей. Отпускные мои были невелики. Да еще надо было купить, как известно, журнал мод для красавицы Марины и чем-то ублажить самого майора.

Марина была счастлива. Майору я вручи «палку» дорогой твердокопченой колбасы и бутылку хорошего коньяка. Его это вполне удовлетворило. А вот майорша была страшно недовольна и произнесла замечательную фразу: «Так я и знала, что зря съездит!»

«Ах, ты... — подумал я. — Человек дома побывал, а для тебя „зря съездил!"». При этом я получил уточненное описание танкеток и пообещал, что напишу родителям.

Как я уже писал, «финансовое положение» нашего семейства было отнюдь не блестящим.

При этом, пока я не стал получать свои ефрейторские, а затем сержантские, родители посылали мне, несмотря на мои протесты, небольшие деньги, а иногда и посылки. И вот теперь приходилось тратиться на эти танкетки... Но что поделаешь? То есть отношение ко мне майора наверняка не изменилось бы и без танкеток, но было как-то неловко. Жена у него дама суровая, и ему бы от нее досталось.

В часть я вернулся к 20 мая. Была уже полноценная весна, тепло, птицы в тайге шумели. Но мне сразу же сказали — не начальство! — что нас скоро куда-то перебрасывают.

Новость, конечно, огорчительная. Нигде так замечательно не служилось, как в алзамайской тайге. Правда, было такое чувство — впервые, что это и не совсем служба. А мне все же хотелось службы. Кроме того, опять-таки появилось предвкушение новых впечатлений. Так что чувства были смешанные. Еще через пару дней стало известно, что мы отправляемся на Запад — в сторону Иркутска, на неведомую станцию Белая...

26.V.1956. «Привет, дорогие. Прежде всего простите за карандаш, но я пишу в вагоне, в теплушке. Отправляемся на Белую. Уезжаем-таки из несравненного Алзамая нашего. Не хотелось отсюда ехать, да что поделаешь. Погуляли напоследок, навестили разных дам, распрощались и уезжаем. А жаль! Едем товарняком, но устроен я очень неплохо. Отдельный вагончик. Половина занята имуществом роты, а в другой половине ротный командир, зам. по техчасти, старшина и еще двое. Свободно, да и общество изысканное. „Жизнь моя отравлена тобою..." и т.д.».

Тут требуется пояснение. Я уже упоминал нашего старшину Володю Калмыкова из Сталинграда. Мы приятельствовали, он служил третий год, прошел — в отличие от меня — до конца хорошую «учебку», судя по его рассказам, весьма жесткую. Но не в нашем учебном стрелковом, а где-то в другой части. В значительной степени на нем держалась дисциплина в роте. Был он невысок, не очень складный, но чрезвычайно собранный и динамичный. На лице постоянно выражение строгой настороженности.

Что же касается стихотворной строчки, то это первая строка трогательной песни, которую пел один из тех двух, что ехали с нами. Небольшой пригожий сибирский паренек. Не то чтобы мы были друзьями, но добрыми приятелями. Он научил меня этой замечательной песне.