Солдаты Александра. Дорога сражений - Стивен Прессфилд Страница 38

Не ошибитесь в самооценке. Я задался целью истребить каждого, кто, взалкав нашей крови, опять посмел нанести нам коварный удар. Ни один вероломный дикарь не должен уйти от заслуженной кары. Но пусть мщение вершит армия, а не разбойничья шайка. Удастся ли вам обуздать в себе буйство? Могу ли я положиться на вас?

* * *

Через какой-то час взята Адана. Александр сам руководит ее захватом, причем не из шатра, а со стены, куда он взлетает с первой волной атакующих. Всех мужчин в городе, от юнцов и до стариков, рубят на месте.

К полудню все еще распаленные боем солдаты, прошагав шесть миль, добираются до второй крепости, Газы, уже окруженной войсками Полиперхона. Наше подразделение спешивается, мы оставляем лошадей на кордоне и присоединяемся к пехоте, чтобы принять участие в штурме. Нами командуют Стефан и Флаг.

В жилых кварталах означенной цитадели приходится вести бой за каждый дом. На узеньких улочках всюду завалы, стоит выбить защитников из одного здания, как они тут же перемещаются в следующее или по лабиринту проулков и тупичков обходят нас с тыла. Вражеские стрелы и дротики тучами вылетают из окон и сыплются с крыш.

Мы уже действуем автоматически и возле каждой новой халупы мгновенно делимся на три группы: вскрытия, вторжения и прикрытия. Задача первой группы проста — вышибить дверь, что с успехом и делает пара наших тяжеловесов. Как только дверь падает, внутрь вражьего логова — в доспехах, с клинками наголо — врываются штурмовики, моментально развертываясь вдоль стен, чтобы не попасть в клещи. Все афганские дома спланированы одинаково: жилые помещения в них объединяются коридорами с выходами во внутренний двор. Иногда имеется второй этаж, куда ведет лестница.

Задача штурмовиков тоже вроде нехитрая. Очищай себе комнатенку за комнатенкой, но противник, естественно, всячески старается этому помешать. Зачастую полы проваливаются у нас под ногами, мы падаем в специально отрытые ямы, а на головы нам рушатся подпиленные афганцами балки. Женщины и дети забрасывают нас камнями и черепками, вспарывающими кожу и плоть.

Бывает, мы проникаем в дом с крыши, но тогда раненых трудно эвакуировать в безопасное место, ибо приходится их пропихивать вверх сквозь дыру. Атаковать снизу в этом смысле удобней, но, прорвавшись поглубже, ты так и так неминуемо попадаешь в кромешную тьму. Внутренние помещения афганских домов лишены окон: оказавшись там, чувствуешь себя как в чулане или в шкафу: тесно, темно, а от пыли не продохнуть. Враг в этих норах тоже, конечно, мало что видит, но в отличие от тебя ему все тут знакомо, он может бить и вслепую — на звук.

В одной из таких нор Костяшка получает удар копьем прямо в яйца, а бросившийся ему на выручку Рыжий Малыш лишается уха, и вдобавок под челюстью у него застревает манате — камышовая стрела с особенно хитро зазубренным наконечником. Потом приходится вырезать этот наконечник из раны вместе с ошметками бороды. Удовольствие, как вы и сами, наверное, понимаете, то еще.

Да, на хитрости эти туземцы великие мастера, а уж в притворстве им и вовсе нет равных. Лежит, например, такой тип поперек дороги, с виду труп трупом, но лишь наклонишься, чтобы его оттащить, он вдруг бросается на тебя. Это бы ладно, да ведь в каждой руке у него по кинжалу. В ходу у них и наполненные нефтью глиняные горшки с тряпичными фитилями. Разбрызгиваясь от удара о стену, горящая жидкость липнет к одежде, к снаряжению, к коже. Горе несчастному, на которого попадут эти брызги.

Существует лишь один способ подавить столь ожесточенное сопротивление — это наседать, не давая никому спуску. Мы и наседаем. Раненых врагов добиваем, пленных, замотав им головы их собственными петту, сгоняем в кучи и режем, как скот. Особо густо забитые степняками кварталы выжигаем, как лекари выжигают зараженную плоть. Лишь после того, как целая улица обращается в обугленные развалины, наш старший командир Вол с удовлетворением констатирует, что уж теперь-то там точно чисто.

За пять дней армия вновь занимает все семь крепостей. Афганцам это обходится в пятнадцать (кто говорит — в двадцать) тысяч жизней. Несем потери и мы. Утром под Кирополем на Александра сбрасывают большой камень. Ушибы нешуточные, но уже к полудню царь приходит в себя, правда, возможно, лишь для того, чтобы призвать нас не ослаблять натиск.

На шестой день вся округа раздолбана в прах. Но и мы в аховом состоянии. Глаза мои ввалились, на теле не осталось живого места, повсюду запекшаяся кровь, синяки, ссадины — ни сесть, не поморщившись, ни пошевелиться. И не один я такой, все измочалены вдрызг. Ни пожрать, ни плюнуть, ни помочиться — сил нет ни на что. Мы, словно бревна, валимся наземь и погружаемся в каменный сон.

Чуть позже на нас набредает блуждающий среди развалин историограф Коста. Его появление приводит нас в ярость, нас в тот момент вообще способно разъярить что угодно. Впрочем, писателю это, видимо, понятно, и он держится с подобающей деликатностью.

— Знаешь, что меня бесит в идиотской пачкотне бездельников, без толку портящих восковые таблички? — вызывающе вопрошает Лука и сам же себе отвечает: — Дурацкие фразы, какими они пытаются приукрасить всю эту дерьмовую писанину.

Тон, совершенно не характерный для моего мягкого и всегда обходительного товарища. Что делать, эти шесть дней изменили Луку. Мы все изменились. Мы только и делали, что хладнокровно убивали людей. Безоружных, связанных, с замотанными головами. У нас не было выбора, ведь держать пленных негде, а отпускать их нельзя. Да и можно ли отпустить тех, кого боишься и ненавидишь? Вот мы и выучились разделываться с врагами со спокойствием поваров, расправляющихся с голубями или дроздами. Лука тоже к этому притерпелся, а потом и приноровился. И даже обзавелся кофари, специальным ножом, каким афганцы режут скотину, а точильный камень повесил на шею, чтобы тот был всегда под рукой.

— Какие фразы? — спрашивает Коста.

— Ну, например: «восстановление порядка» или «умиротворение». Обалденно красиво звучит. Я просто очарован.

Да, у нас в головах кровь и грязь. Сцены бойни в овечьих загонах, где наземь валятся не бараны, а люди. Их режут то афганцы, то мы. Вот уж и впрямь «умиротворение»! Но с другой стороны, стоит ли в том виноватить Косту? Он ведь вполне порядочный малый.

— Нет, ты ответь, — не унимается Лука, — почему бы тебе не называть вещи своими именами?

Коста угрюмо бубнит, что дома ждут приемлемых сообщений. Определенного, так сказать, рода. Народ не готов воспринимать все подряд.

— То есть правда никому не нужна, это ты имеешь в виду? — гнет свое Лука.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

В дверях, точнее, на той груде пепла, в которую они превратились, появляется Флаг.

— Полегче, Лука, — говорит он. — Этот малый всего лишь старается заработать на хлеб.

Коста пробует оправдаться. Он совершенно не понимает, что плохого в попытках скромного летописца стяжать себе некоторую известность сводками с передовой. Ведь ясно же, что для сценической декламации или там для домашнего чтения их следует несколько обработать, пригладить.