Краткая история аргентинцев - Феликс Луна Страница 38

Успехи радикалов привели к умеренному процветанию страны, улучшению качества жизни рабочих, укреплению позиций представителей среднего класса, дети которых заняли важные должности и приобрели высокий социальный статус. Так что радикализм постепенно расширял свое политическое влияние, и было время, как, например, в 1922 г., когда власть радикалов являлась неоспоримой. В столице единственной силой, способной противостоять им, была Социалистическая партия; во внутренних провинциях с радикалами боролись мелкие местные партии и группы диссидентов.

Но когда одна партия единолично господствует в стране, по законам политики оппозиция появляется внутри этой партии. Если положение дел таково, что различные точки зрения, существующие в стране, не находят отражения в общенациональных представительных учреждениях, то борьба разворачивается внутри господствующей партии. Именно это произошло, когда в 1924 г. ГРС раскололся на антиперсоналистов и иригойенистов.

Антиперсоналисты выступали против единовластия Иригойена. Иригойенисты указывали, что внутренняя оппозиция была скрытой формой консерватизма, правым уклоном и что они, сторонники Иригойена, последовательнее выражали народный, революционный и аргентинский характер радикализма. Это противостояние привело к появлению очень интересных работ интеллектуалов, входивших в Союз, которые в книгах, брошюрах, статьях, а затем во время предвыборной кампании 1928 г. придали цельность тому, что в период президентства Иригойена было лишь политическими решениями по отдельным вопросам.

Все то, что Иригойен сделал в социальной, экономической, образовательной и внешней политике, было включено этими молодыми интеллектуалами в партийную программу, сделавшую ГРС похожим на такие партии, как перуанская Американский народно-революционный альянс и мексиканская Революционно-институционная партия, то есть народной, умеренно этатистской и антиимпериалистической левоцентристской партией.

В 1928 г., после окончания шестилетнего правления Альвеара, произошло столкновение между иригойенистами и антиперсоналистами, поддержанными консерваторами и Независимой социалистической партией, отделившейся от старых социалистов.

Выборы завершились чистой победой Иригойена, названной плебисцитом. Он набрал в два раза больше голосов, чем остальные партии вместе взятые. Эта на первый взгляд оглушительная победа в конечном итоге сыграла негативную роль во время президентства Иригойена, потому что она сделала радикализм слишком конформистским по отношению к происходившему.

Народная поддержка, которая, как полагали радикалы, будет вечной, всего за два года была потеряна. Это произошло не только из-за преклонного возраста Иригойена и допущенных ошибок, но и вследствие настойчивых антирадикальных и антидемократических действий ряда сил, не веривших в победу над ГРС на свободных выборах и избравших более короткий путь заговора. Стоит напомнить, что в 1920-е годы итальянский фашизм добился больших успехов как альтернатива капитализму и коммунизму; в Испании существовала диктатура Примо де Риверы, которая была относительно мягкой, не слишком кровавой, но при этом она навела порядок; в Германии первые шаги делал нацизм...

Не слишком блестящие соратники Иригойена превратили политику в спектакль и надеялись на то, что массы будут поддерживать их вечно. В такой ситуации многочисленные силы требовали установления правительства, основанного на строгой иерархии, независимого от масс и выборов и способного лучше представлять общественные интересы, чем радикалы. Это приводит нас к кануну революции 1930 г., ключевому моменту в аргентинской истории. Данное событие положило начало вмешательству армии в политику и сомнению относительно демократии, которая хоть и не была идеальной, но основывалась на традициях плюрализма и толерантности; после революции 1930 г. эти ценности стали постепенно исчезать.

Здесь стоит задуматься. С первой главы мы затрагивали темы, так или иначе связанные с современной Аргентиной. Когда мы говорили об основании Буэнос-Айреса, мы также отметили враждебность по отношению к нему и трудности во взаимоотношениях с городами внутренних провинций, вызванные выгодным расположением Буэнос-Айреса. Когда мы анализировали создание вице-королевства, то видели, что конфликты между ним и внутренними провинциями все еще существовали. А когда речь шла о Майской революции, мы отметили милитаризацию общества.

Австрийский социолог Отто Баур говорил, что страны — это застывшие истории. Аргентинские историки, как правило, не занимаются историей лишь для того, чтобы узнать, что происходило в прошлом, а хотят лучше понять современную Аргентину, найти ответы не только на те вопросы, которые мы, индивидуумы, задаем себе на определенных этапах жизни, но и на вопросы, поставленные обществом: откуда мы появились, в каком направлении движемся, кто мы, чему служим, почему с нами происходит то, что происходит, почему мы отличаемся от других, в чем заключается наша идентичность, что мы можем сделать в будущем, какими талантами мы обладаем.

История, хотя и не отвечает на все вопросы (а если и отвечает, то не всегда правильно), помогает понять настоящее, и в этом ее ценность. В конце концов, у историка нет магического шара, который позволил бы ему предсказать будущее, но он рассматривает общественные феномены в долгосрочной перспективе и поэтому может вовремя предупредить общество.

С этой точки зрения память о демократии, существовавшей в стране с момента принятия закона Саенса Пеньи и до 1930 г., а также о ее внезапной смерти, наводит на размышления о хрупкости аргентинской политической системы и о нетерпимости, которая много раз хоронила надежды на ее улучшение.