Матрица Скалигера - Вячеслав Лопатин Страница 38

Американский психолог Абрахам Маслоу (1908–1970) и его пирамида потребностей, облетевшая весь мир

Как бы там ни было, взятие Казани явилось самым значительным событием за все долгое время правления Ивана Грозного. Естественно, что московская власть получила новое и совершенно иное значение. И в ряде источников это отображено адекватно, как, например, в так называемом Казанском летописце, где прямо сказано, что Иван стал русским царем лишь со взятием Казани.

В 1561 году Москва наконец дождалась, когда Константинопольский патриарх благословил Ивана на царствие и прислал Книгу венчания византийских императоров. По поводу этого Иван устроил пышные празднества. Через 14 лет после его венчания на царство! Можно ли в это поверить? И чего танцевали–то, праздновали свою зависимость от далекого батюшки? Но ведь нам постоянно внушают, что Иван Грозный не считался ни с какой властью ни в стране, ни за рубежом, хоть светской, хоть духовной, и что хотел, то и творил.

За репрессии, проводимые Иваном IV в отношении своего народа, его прозвали Грозным. Усмирение Новгорода ― один из тех случаев, когда он давал волю своей склонности к жестокостям. Но и про Ивана III можно сказать то же самое. Он вошел в историю как Иван Великий, однако у него было и другое, менее распространенное в популярной исторической литературе прозвище ― Грозный.

Новгородская трагедия, случившаяся в 1480 году, упоминается редко. И неудивительно. По характеру репрессивных мер и их жестокости она более чем просто похожа на тот кошмар, который обрушится на новгородцев через 90 лет. Умалчивание этого эпизода из биографии Ивана III, как и то, что его называли Грозным, ― явления одного порядка, которого придерживаются академические исследователи, опасаясь, что у кого–то могут возникнуть ненужные мысли о тождестве двух данных правителей.

Того, что он сделал в 1480 году, Ивану III показалось мало, и через 9 лет, в 1488―1489 гг., новгородский погром повторился. Все то же самое: истребление населения, разграбление города и забвение всего этого в будущем.

При Иване IV враг, обойдя выставленные против него войска на Оке, захватил Москву и сжег город. Сам же Грозный, узнав о том, что татары перешли Оку, испугался и пустился в бега. При Иване III

5 Матрица Скалигера врагов остановили на подступах к Москве, на Оке. Иван, испугавшись татар, бросил войско, сжег Каширу и убежал в Кремль, куда сбежались и все горожане. Попытка татар обойти русские заслоны не увенчалась успехом. Дальнейшее известно как стояние на реке Угре, ознаменовавшее конец татаро–монгольского ига.

Интересно, что хан Ахмат увел войско назад, когда наступил ноябрь, потому что зимой татары воевать не могли. А как же, спрашивается, завоевывал русские земли Батый, специально выбиравший для этого зиму*? И можно ли вообще говорить о каком–либо финале в борьбе против татар в 1480 году, если через 90 лет те с легкостью разграбили и сожгли столицу русского государства, а выплачивать им дань Москва вообще перестанет лишь в XVIII веке?

* Пора уже перестать оглуплять народ, пичкая доверчивых школьников нелепыми историями типа зимних походов Батыя с его чудесными монгольскими лошадками, способными добывать корм из–под снега. Пусть горе–историки попробуют вывести на зимнюю природу несколько десятков лошадей и посмотрят, что будет происходить. Думаю, люди дезертируют раньше завершения эксперимента и не дождутся неминуемого падежа несчастных животных. Ах, ну да, забыл, у нас же лошади «не той системы».

У Батыя «под рукой» было 20 000 всадников. Это по самым скромным подсчетам. И как минимум по три коня на человека. Сколько же для этих табунов понадобится пропитания? Знают ли современные переписчики истории, что эта орда лошадей должна за месяц съедать около 5000 тонн корма, или иначе ― 165 тонн ежедневно? Это ― летом, а зимой ― еще больше. Достать даже десятую часть этого количества корма в условиях ведения войны зимой, да еще на чужой территории представляется вряд ли возможным.

Исследователи русского средневековья, понимая проблему, были бы рады изменить количество Батыева войска, предположив, что летописцы могли его попросту преувеличить. Но ничего не получается. Сильно уменьшенное татаро–монгольское войско было бы не в состоянии ни захватывать русские города, ни контролировать завоеванные территории. (Для покорения этих территорий даже традиционное количество вторгнувшегося на Русь войска является вряд ли достаточным.)

Хорошо, что Наполеон Бонапарт ничего не знал о военном искусстве и животноводческих талантах татаро–монголов. А то наверняка бы сумел получше подготовиться к походу в Россию, закупив необходимое количество распрекрасных лошадок, и не испугался бы русских снегов, покончивших, в конечном счете, с его кавалерией.

Что забыла греческая царевна в Московии ― небольшом государстве на крайнем северо–востоке Европы, стоящем на отшибе её политической жизни и никак на неё влиять не собирающемся? Далекая провинция с холодным климатом, экономической и культурной отсталостью, внутренней нестабильностью и военно–политической слабостью, — разве об этом мечталось дочке базилевса Морей и племяннице самого императора? О чем думали её отец и византийская элита, жившие тогда в цивилизованном Риме и спешившие породниться с диким варваром? Мог ли действительно Папа Римский, принимавший в этой затее самое живейшее участие, знать, где вообще находится эта Москва ― деревянный городок, постоянно разоряемый татарами?