Александр Македонский - Поль Фор Страница 38

Поборники такого утверждения, настаивая на том, что Александр не мог поступить иначе, чем его отец Филипп, отказывают ему во всякой спонтанности, во всякой способности принимать решения. Если принять их точку зрения, то следует думать, что завоевание Азии зависело лишь от строгой необходимости или же от неведомой «самодвижной силы». То есть от последовательности действий, не поддающихся контролю со стороны воли. В таком случае Александра должны были бессознательно подталкивать вперед все его предшественники, а также ненасытная жажда чужого (pothos). Говоря словами его учителя Аристотеля, всякий его успех остался бы в потенции, и ни один из них никогда бы не перешел в реальность. Настоящим победителем был бы тогда обычный солдат или кем-то построенная военная машина. Но ведь машину эту следовало запустить, привести в движение, а затем это движение ускорить или замедлить. Даже если, подобно Спинозе, мы будем полагать, что «воля и разум — одно и то же», хотя бы в одно из этих понятий следует верить. Наша жизнь ценна лишь тем, во что она обошлась нам в смысле личных усилий. Пренебречь этим законом Александр не мог. И хотя он подчас играл своей жизнью, подвергая ее случайному риску, этот хороший игрок в кости, этот неизменный сорвиголова совершил нечто положительное и волевое: на протяжении тринадцати лет над ним висел дамоклов меч командирства — после девятнадцати лет вынужденного подчинения строжайшей дисциплине.

К тому, чего Александр не желал (то есть к Случаю, или Доброй Удаче, Άγαθή Τύχη, если выражаться словами Плутарха и античной теории красноречия), следует отнести: наличие у него превосходных полководцев, вроде Пармениона, Калланта и Антипатра, которые направляли первые шаги Александра; обстрелянную и дисциплинированную армию; гибкую и эффективную администрацию; изобретательных инженеров и механиков; возможность на протяжении трех лет сохранять в Малой Азии надежный плацдарм — так что сатрапы, занятые каждый своей епархией, не могли объединить свои усилия; внезапную смерть Мемнона, самого опасного среди противников Александра, последовавшую весной 333 года, когда экспедиционный корпус македонян двигался к Гордию; победу Антипатра над восставшими греками при Мегалополе, покуда Александр преследовал Дария; убийство Дария по приказу Бесса; внезапное и судьбоносное вмешательство товарищей-гетайров Александра на поле битвы при Гранике (май 334 г.) или в крепости малавов (лето 326 г.) в момент, когда Александру грозила гибель; неожиданную смерть Гефестиона; и, наконец, смерть самого Александра, в самом зените славы.

Ни об одном из этих событий невозможно сказать, что завоеватель его предвидел, принимал в связи с ним решение, желал его. Большинство из них сослужили ему отличную службу — при том, что он так никогда и не узнал, за что удостоился такой поблажки, подобно тому, как и нам не ведомы причины или причинно-следственные связи. Этот клубок неведения и сомнения есть то, что принято стыдливо называть случайностью, счастливой или несчастной судьбой, удачным стечением обстоятельств. Если то, что нам неизвестно о жизни и смерти Александра, намного превосходит все, о чем мы можем догадываться, у нас есть повод отчаиваться из-за невозможности узнать этого человека и его характер. Однако поскольку относительно его приключений и в особенности пятнадцати кампаний, в которых он участвовал, известно, что в их ходе он сознательно проявлял всяческую инициативу, нам необходимо попытаться различить ту волю, тот характер, ту личность, ту «добродетель» (άρετή), как ее ни назови, которая определяет человека.

Что за «властное желание» («потос») отправиться за Дунай овладело им в июне 335 года, когда он с 1500 всадников и 4 тысячами пехотинцев переправился ночью на плотах и челноках на другой берег самой длинной и полноводной реки Европы (Арриан, I, 3, 5)? Это слово, обозначающее более или менее сильное желание, не предполагает ни определенного состояния души, ни тех качеств, которыми обладал именно Александр. Оно восходит к историкам эпохи Римской империи. Арриан обозначает им одновременно претензию на славу и волю к преодолению. Совершая героический поступок без какой-либо политической или стратегической необходимости, Александр пошел дальше своего отца, и даже дальше того, куда намеревался дойти, вторгшись во Фракию к северу от Гема. Кроме того, овладев крепостью гетов и рассеяв скифскую кавалерию, он преуспел там, где, как передавали, потерпел неудачу Дарий Великий. Однако Александр отважился продвинуться еще дальше, он достиг на севере пределов обитаемого мира, он предвосхитил покорение других оконечностей мира. И если, по случайности или по зрелом размышлении, к мысли о славе добавлялось стремление к материальной выгоде или политический интерес, главным в глазах нашего завоевателя оставалась все же слава. Прежние его походы и сражения зависели от воли Филиппа, который ревниво претендовал на связанную с ними славу В 328 году Александр «принялся умалять деяния Филиппа и утверждал, что заслуга славной победы при Херонее (десятью годами ранее) принадлежит именно ему, однако отец лишил его славы этого дела по злобе и зависти» (Курций Руф, VIII, 1, 23). Итак, в 335 году воля Александра была направлена прежде всего на то, чтобы стать наконец самим собой, действовать от своего собственного имени. Следует отметить, что сопутствовали ему в этом исключительно молодые военачальники одного с ним возраста.

На страницах своей работы, замечательной по ясности, здравому смыслу, а также топографической осведомленности, Н. Хэммонд изложил, какова была тактика Александра в Иллирии после его балканской кампании (Alexander the Great, King, Commander and Statesman. 1981. P. 48–57). Рассказ Птолемея, свидетеля тех событий, на который ссылается Хэммонд, подчеркивает стремительность, решительность, маневренность, отвагу юного полководца, который попал в трудное положение. Он выделяет лишь военные качества Александра, несомненно блестящие, однако уже известные, и не уделяет никакого внимания его характеру. Впрочем, проявление стойкости, цепкость в удержании позиций, обманные манёвры, нанесение неожиданных ударов — все это в равной мере выявляет как энергию человека, так и его сообразительность, то есть персональную волю в действии. А кроме того, манёвры вокруг Пелиона и овладение Волчьим перевалом близ реки, вытекающей из озера Преспа, многим представляются чуть ли не спортивной игрой, построенной на импровизации.

Во время разграбления Фив (октябрь 335 г.) и их разрушения по постановлению совета Коринфского союза Александр обратил на себя внимание в ходе уличных боев — своей кровожадностью, а в ходе окончательного разрешения вопроса о городе — своим великодушием. В самом деле, единственными проявленными по отношению к городу Геракла и Диониса актами милосердия и благочестия мы обязаны именно Александру. Выказанная им воля пощадить сторонников македонян, потомков поэта Пиндара, жрецов и жриц свидетельствует как о политическом чутье Александра, так и о его религиозных опасениях. Перерезав восставших, разрушив их дома, устранив из Союза самое могущественное государство Греции, Александр преподал всем урок. Сохранив то, что могло быть сохранено из прошлого, он пытался воздействовать на будущее с той мерой разумности, какая только была возможна. После безумного побоища — акт обдуманной щедрости. Здесь больше, чем где-либо еще, сливаются его чувствительность и практичная рассудочность. Да и вообще, если государь и должен брать инициативу на себя, то не для того, чтобы разваливать свою империю, а для того, чтобы ее сохранить и, если возможно, расширить. Как бы то ни было, он нуждается в других.