Аркадий Райкин - Елизавета Уварова Страница 38

Малые формы, сослужившие свою службу в годы войны, снова вызывали подозрительное отношение критиков. Их возможности казались исчерпанными. Московский театр миниатюр полностью перешел на многоактные спектакли, но после двух неудачных работ в 1946 году и последовавшей затем критической статьи в «Правде» был закрыт.

В отличие от москвичей Аркадий Райкин, создавая большие, в двух действиях, спектакли, продолжал сохранять в них верность малым формам, постоянно расширяя их спектр. Летом того же года выходит спектакль «Приходите, побеседуем!» тех же Масса и Червинского, с которыми уже был опыт сотрудничества.

Владимир Захарович Масс, начинавший еще в 1920-х годах, считал себя учеником В. В. Маяковского, под его непосредственным влиянием писал свои первые, насыщенные злобой дня буффонады, обозрения, скетчи для «Синей блузы», Московского театра сатиры, мюзик-холла и других коллективов «эстрадного профиля». В 1930-х он был выслан в Сибирь за неблагонадежность: его ядовитые басни и сатирический фельетон «О смехе» вызвали обвинения в очернительстве. После войны, получив возможность вернуться в Москву, он начал работать вместе с Михаилом Абрамовичем Червинским, ленинградцем, недавним фронтовиком, после тяжелого ранения оказавшимся в столице. Ироничность и мудрая уравновешенность одного хорошо сочетались с живым темпераментом и богатой выдумкой другого. Их первая большая совместная работа, обозрение «Где-то в Москве» (1944), шедшее в Московском театре миниатюр, как уже упоминалось, имела большой и заслуженный успех. По словам Райкина, это был очень хороший альянс. Михаил Червинский отлично придумывал сюжетные ходы и диалоги. Во время разговора он вдруг замолкал, морщил лоб... «Ну а если так?» — И он предлагал острый, нередко спорный вариант, неожиданное решение. Так появился фельетон «Мои современники», точно рассчитанный на артиста. Исполнить его мог только Райкин.

Действие переносилось на 40 лет вперед, в 1980-е годы. В глубоком кресле сидел старый человек и, перелистывая страницы пожелтевших газет, возвращался памятью в прошлое.

Можно вспомнить, что в одной из миниатюр МХЭТа у Райкина был персонаж — скромный, тихий, немного старомодный ленинградец, старый доктор или учитель музыки, не переносивший грубость и неделикатность. Седая шевелюра, пенсне, чесучовый пиджак, галоши. Особые манеры, походка, речь... Этот персонаж, как и ряд других «заготовок» МХЭТа, прошел через всю жизнь Райкина, постоянно варьируясь.

Подсказал ли авторам райкинский старомодный ленинградец идею фельетона или, наоборот, Райкин воплотил эту идею в близкий ему облик, сказать трудно. Авторы работали с артистом, и он, как обычно, становился соавтором, пересказывая номер «своими словами».

Исполняя фельетон «Мои современники», он почти не пользовался гримом. Пластика, интонации, а главное, умение передать внутренний ритм жизни пожилого человека создавали впечатление подлинности, хотя артисту было всего 35 лет. Его герой вспоминал давно минувшее, людей своего поколения, прошедших через войну. В голосе слышались и грусть, и восторженность, и легкая ироничность. Но не только хорошее было в прошлом. Он вспоминал также о бюрократизме, о плохом строительстве, о беспорядках на транспорте...

Двойной план — взгляд на настоящее из будущего —- как бы «отстранял» недостатки, о которых говорилось в фельетоне. Но всё равно фельетон выделялся редкой для тех лет остротой критики.

«Диапазон растет не только за счет расширения форм, приемов и жанров, но и круга жизненных явлений», — писал М. О. Янковский. Острый, затрагивающий многие стороны жизни разговор со зрителями строился на взаимном доверии, оно устанавливалось в начале спектакля, когда Райкин, выйдя на авансцену, приглашал: «Приходите, побеседуем!» Говоря о расширении диапазона, критик имел в виду, кроме фельетона, номер «Человек остался один». Маленькая сатирическая пьеса для одного актера требовала от него полного перевоплощения, умения воссоздать широкую гамму чувств.

Райкин говорил, что сюжет был подсказан ему режиссером, другом театра А. Г. Арнольдом. Почувствовав скрытые в нем возможности, артист, в свою очередь, пересказал его Владимиру Массу. Так родилась пьеса в форме монолога «Человек остался один». По единодушным отзывам прессы, она стала одной из самых значительных работ Ленинградского театра миниатюр.

...Хозяин дома Петр Петрович приготовился к приему гостей. Среди них ожидается начальник, от которого зависит его повышение в должности. Жена куда-то отлучилась, а сам хозяин вздремнул на диванчике. Очнувшись, он с удовлетворением осматривает заставленный закусками стол, прикидывает, кого куда посадить. Директора Ивана Кузьмича поближе к рыбе... К бухгалтеру Николаю Николаевичу надо придвинуть селедочку, а к Надежде Сергеевне — колбаску. А стоит ли открывать банку шпрот?

Однако назначенное время приближается. Случайно он обнаруживает, что дверь его комнаты (живет он в обычной послевоенной коммуналке) заперта. Холодея от испуга, он ищет ключ на столе, на стульях, роется в карманах, в паническом страхе шарит по полу. Зловещий звонок прерывает его поиски. На его лице появляется жалкая, заискивающая улыбка, во взгляде — ужас и мольба. Униженно просит он минуточку обождать, ключ сейчас найдется. Он пытается через дверь развлекать гостей, столпившихся в темном коридоре: рассказывает анекдоты, заводит патефон. Хватает со стола блюдо с рыбой и, влезая на табуретку, пытается показать его гостям через стекло над дверью. Нарастающее нетерпение и раздражение невидимых гостей передается поведением, строем речи героя. Упавшим, мертвым голосом повторяет он донесшееся до его слуха слово «издевательство»... Гости уходят. Несчастный вынимает платок, чтобы отереть пот, — и из него выпадает ключ...

Критик и драматург Леонид Малюгин отмечал «ошеломляющую смену настроений» райкинского персонажа, происходившую в течение нескольких минут, соединение в одном характере «угодничества с самодовольством, пошлости с претенциозностью». «Человек остался один» — уже не просто гротеск, это попытка реалистического претворения образа, первый опыт на пути к монодраме, сложнейшей эстрадной форме, обогатившей репертуар Райкина. Но значение этой работы шире, чем просто освоение артистом новой формы. Райкин смело отошел от сложившейся в первые послевоенные годы общепринятой модели сатирического произведения, когда лучшее вступало в противоречие с хорошим, а в качестве единственного, хотя и нетипичного недостатка рассматривался отрыв от жизни зазнавшегося начальника, в финале неизбежно наказанного и осознавшего свои ошибки. Райкинский персонаж, далекий от этой схемы, был живым, выхваченным из действительности. Желание «выйти в люди», естественное и распространенное во все времена, рождало угодничество, чинопочитание — качества, о которых старались тогда не вспоминать, хотя они и расцветали махровым цветом. И, что выглядело уж совсем необычно, смеясь над своим незадачливым Петром Петровичем, артист в глубине души жалел его. Несбывшиеся надежды, потраченные впустую усилия и средства вызывали живое сочувствие. Небольшая эстрадная миниатюра воспринималась как трагикомедия — редкий и трудный жанр не только на эстраде, но и в театре.

Спектакль «Приходите, побеседуем!» вышел летом 1946 года. Гастроли ленинградцев в московском «Эрмитаже» начинались в августе, в тот самый момент, когда было опубликовано достопамятное постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»». Михаил Михайлович Зощенко, названный в докладе Жданова «мещанином и пошляком», привыкшим «глумиться над советским бытом, советскими порядками, советскими людьми, прикрывая это глумление маской пустопорожней развлекательности и никчемной юмористики», был духовно и творчески очень близок Райкину. Аркадий Исаакович относился к нему с глубочайшим почтением и благодарностью не только как к выдающемуся писателю, но и как к человеку, который пришел на помощь в трудную минуту (именно Зощенко по собственной инициативе помог отправить из осажденного Ленинграда маленькую Катю). Грубый, непоправимый, ничем не оправданный удар по Зощенко болью отозвался в сердце Райкина. К тому же слова Жданова можно было впрямую отнести и к райкинским персонажам, в том числе к «маленькому человеку» — герою монодрамы В. Масса и М. Червинского, показанному артистом с традиционным для русской культуры горьким сочувствием.