Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц Страница 38

Но, наконец, и пролив между кавказским и таврическим берегами. На кавказском лежит старая Томитарха, и на её причальных мостках, на улицах уже расхаживают по-хозяйски, приглядываются к странникам хазарские купцы. Человеки разговорчивые, смешливые, общительные, будто готовые всю свою жизнь задаром расстелить напоказ, как вдоль прилавка расстилают щедрым движением тяжкий шёлковый свиток. Почти тут же выясняется, что они и по-славянски говорят бегло, ловко. Будто хотят намекнуть остреньким прищуром: всё-всё знаем, про всех-всех. И про вас тоже…

Вполне хазарским на берегу противоположном выглядел и Боспор Киммерийский. А далее — почти опустевшая Феодосия…

И опять находили братья поддержку своей любознательности в книге Епифания: «…мы с большим рвением проводили разыскания относительно местных святых, и есть ли где мощи, и много мощей нашли, а куда не успели, о том тщательно расспрашивали встречных и радостно внимали».

А вот вырастает за правым бортом крутая прибрежная скала, и видны уже притулившиеся к её подошве собор, жилые стены, крыши… Сугдея. Сурож.

Мощи святителя покоятся под тяжкой, ровной, как столешница, цельнокаменной плитой престола. Из строк «Жития Стефана Сурожского», из устных преданий о нём сплетается ткань неприхотливого в своей простоте рассказа… В Суроже приключилось подобное тому, что слышано в Амастриде: разбойные пришельцы-росы со своим вожаком подвергли Сурож разграблению, вломились и в Софийский собор. Но в его стенах какая-то страшная сила вдруг хрустнула шейными позвонками вожака по имени Бравлин, развернув его лицом к собственной спине. В ужасе он взмолил святого о пощаде, пообещав, что все его воины тотчас крестятся.

Солунские братья слышали о славе епископа Стефана и как стойкого защитника иконопочитания. Память его совершалась в Суроже 15 декабря. Как знать, может быть, именно к этому дню их судно и подошло к сурожской пристани. Услышав под сводами собора греческую стихиру в память святителя, они, по заведённому на Горе правилу, сразу переложили её для себя по-славянски:

«Образ соблюл еси пресветло, преподобие отче. По Христове иконе стал еси мужески…»

А потом у подошвы громадной, будто встающей на дыбы горы показался и маленький Парфенит. Казалось бы, совсем уж невзрачная окраинная пядь, айв эту тесную бухточку нельзя было не заглянуть хоть ненадолго. Как же пройти мимо, не навестив место епископского служения и упокоения святителя Иоанна Готского?! Ведь это он, Иоанн, более века назад приложил самые отважные старания, чтобы в Константинополе открылся, а в Никее победно завершил свои труды собор в защиту иконопочитания. Тот самый, Седьмой Вселенский.

Но в Парфените Иоанна никак не меньше помнили и любили как бесстрашного защитника своей паствы от хазарских притеснений. При его епископстве хазары так рьяно повадились хозяйничать в Таврике, что уже и на главный готский город покушались, на Дорос. В житии святителя без обиняков сказано о личном участии владыки в горячих событиях тех дней: «…он вместе с самим владетелем Готии, его старейшинами и всем народом участвовал в восстании».

Но силы оказались слишком неравны, войско кагана захватило Доросскую крепость, последовали казни зачинщиков, а самого Иоанна, укрывшегося в одном из селений, готские власти, на свой же стыд и позор, выдали захватчикам. Оказавшись под стражей в таврическом городе Фулла, Иоанн не пал духом. С помощью надёжных людей ему удалось бежать и морем переправиться в Амастриду. В ту самую Амастриду, в которой братья недавно побывали. Там, незадолго до своей кончины, владыка, узнав о смерти кагана, сказал: «И я, братие, через сорок дней отхожу судиться с моим преследователем пред ликом Судии и Бога». Но упокоили Иоанна всё же в Парфените, на его родине, под сводами собора Святых Апостолов.

Епархия именовалась Готской по старой памяти, а не потому что большинство здешних христиан считали себя готами.

Но братьям немаловажно было узнать, преобладает ли тут в храмах служба греческая, или есть ещё приходы, в которых книги Писания можно услышать в переводе, исполненном четыре века назад знаменитым готским епископом Ульфилой.

С тем переводом Философ мог познакомиться ещё во время своей службы в патриаршей библиотеке. И по достоинству оценить сметливость и находчивость Ульфилы. Изобретая своё готское письмо, тот использовал многие буквы греческого алфавита. А при чтении его перевода острый слух солунянина вдруг ловил одно, другое, третье… целую пригоршню славянских слов.

Удивительно всё же! Воинственные и непоседливые готы, уйдя из своих прибалтийских земель на юг, к устьям Истра-Дуная и Тираса-Днестра, покорили здесь, как пишут о том Прокопий и Иордан, местное скифское население — гетов, антов и венедов. Но у кого Ульфила берёт недостающие ему для перевода Евангелия слова? У покорённых! Как трофеи берёт или как свидетельство того, что и они его в чём-то покорили?

Поистине достойно удивления, что за бестолковыми шатаниями целых народов по лицу земли, за бессмысленными в своей жестокости войнами, затеваемыми одними против других, вдруг обнаруживаются такие простые и безобидные порывы, как желание не разминуться на земле, встретиться, поделиться для начала хоть двумя-тремя незлыми словами…